МИЛЛИОН ЗНАЧЕНИЙ

Адам

Человек закрывает двери. Он давно никому не верит.
Он умён и в какой-то мере подготовлен к режиму труб.
Но пока не грядёт архангел, как подросток в дешёвой манге,
Человеку плевать на ранги и на то, что его сотрут.
Как рисунки стирает ластик, как стирают убитый кластер.
Ну и что, что не в нашей власти задержаться ещё на срок.
Человек изучает Канта, человек отдыхает в Каннах,
Человек проигрался в карты, но доволен своей игрой.

Вот такая смешная правда. Боги-дьяволы носят "Прада".
Человек забирает вправо, благо возраст уже не тот.
Впрочем, дело не в том, что сорок, и не в скучных семейных ссорах.
Человек никому не сторож, да и сорок ещё не сто.
Время врач, но, увы, мошенник. Два обрывка свисают с шеи.
И на них никакой мишени, никакого плаката "цель".
Человеку ничто не чуждо. Сорок лет ожидая чуда,
Он покорно чеканил чувства на железном своём лице.

Тихий окрик придёт за всеми. В этот миг замирает семя.
В этот миг умирают семьи, распадаясь на я и я.
Но возможность такого мига не влезает в картину мира,
Потому и проходит мимо в направлении волчьих ям.
Шелестит под ногами гравий, человек умирать не вправе,
Человека зовут не Авель - недостоин и не похож.
Ощущая свинец висками, человек поднимает камень.
Человека зовут не Каин. Потому-то и камень - ложь.


Моцарт умрет еще несколько тысяч раз…
с каждым новорожденным, еще не знающим о нем, с каждым, кто его узнает и полюбит, в его персональной жизни – он умрет еще один раз. Мой уже не умрет. Я его слушаю и превращаюсь в него. И так мы с ним дотянем до самого конца. А что будет потом, не знает уже даже он.

Приходит время Х ..и ты снимаешь своего Христа с креста. И отпускаешь в мир просто жить, и не нужно ни за кого никаких грехов принимать, тем более это бессмысленно и невозможно. Насилье и бессилье..Я тоже не люблю. Грехов меньше не стало, меньше стало любви.

Если отвлечься от всего, что звучало за и против веры, я не против веры и религии, я просто ищу и хочу понять, почему в ней не хватает тепла и света, чтобы бросить как Левий Матвей деньги и пойти тоже на какой-нибудь путь, похожий отречением от себя ради ближнего. Но, не хочется. Не из-за слабости духа, не из-за немощи тела. Потому что…Я не верю в то, что можно поверить в свет, когда он построен на поголовном унижении и оставлении ближнего . Иуда не хуже Петра, Петр не главнее Иуды в этом театральном инсценированном действии под названием ..и завтра всем счастье, а пока мы подержим власть. Купите свои будущие грехи, всего за пол-сольда.

Мне жаль историю, жаль неверия в человека. Да, он слаб. Да..он бывает подл. Да, он нищ и убог, когда за 30 серебряников. Но..почему никто не осудил того, кто сделал это трижды, а потом пошел строить храм. Одиночество на кресте. Абсолютное.Получилась религия ОДИНОЧЕСТВА. Религия вопиющего одиночества, где тебя оставляют все,и даже Бог, не проносит чашу мимо.Благими намерениями..так и получилось.Со-страдание, со-участие, со-переживание, со-болезнование..одна боль..и нет слова со-радость.

Он хотел, чтобы не было боли…и она осталась..Боль.
Как научиться хотеть и желать радости, и чтобы она была, когда две тысячи лет боль. Когда столько рождений и смертей – его опять поднимали с его страданиями на крест.
Нужно идти посередине. Тогда все равно , боль или радость, у дерева нет боли и радости, оно принимает все, и или растет, или сохнет. Или стать крестом, ему совсем все равно.

Художник сподвижник, маялся, мучался, искал плечо или ладонь, может глаза, ну бывает, нет родной души,только родственники, а это не одно и то же. Голос крови никогда не даст гарантии духовной близости. И Художник обретает веру, вернее пробует обрести, но когда он доходит до сцен страшного суда..вся вера, как коврик, резко вытянутый из-под ног, просто роняет его на землю. И он, тоже находит свой крест. Крест окна, последнее , что он видит перед самострелом. Хоть кто-то стал лучше от страха перед адскими сковородками ада? Вряд ли, просто их взяли и сделали на земле – Дохау и газенвагены, и никакой бес никого не путал. Не нужно путать гордыню и Мефистофеля. Они так же похожи, как первая девочка и последняя женщина. Иногда мне кажется, что все ужасы инквизиции – это добровольный монтаж ада на земле после успешной пиар-копмании Иоанна Богослова. Как и Полынь-звезда., но только в Чернобыле. Она написала убийство..Они написали ад. Подготовительные курсы здесь на земле. Возьмите билет на самолёт…и закажите место в стене и гильзу в крематории.
Виноват не бог, а пьяный диспетчер. Потому что вчера на работе был юбилей.Или крестины. А жизнь…сами знаете, на какую букву, если такой ад на земле, надо расслабиться. Сильно. Работа не волк. Так начинаются адские цепочки. Потому что никто не отвечает за свои поступки – виноваты - то бог, то дьявол. Согрешил-покаялся. Мир стрелочников. Если нет солярки и билетов – виноват Бог. Если спит диспетчер – виноват дьявол. И все ..или рай, или ад..без вариантов.



Церковь отлучила от себя бесовство и богохулье «Мастера и Маргариты»…Булгаков сам того не зная, сделал для веры христианства в разы больше чем все книжные жуки теософии, пытаясь в 125 раз растолковать сон Иосифа о тощих коровах. Потому что поверили – Булгакову..Потому что он не над, а вместе или среди таких же Берлиозов, не Бог, но Мастер, в психушке жизни...рядом..хотя и выше. И к кресту многих привел не Иисус, а Га-Ноцри…

Поверить в человека. Поверить в себя. Поверить в слово.

Что это такое вообще – вера..

Я споткнулся на этой теме давно и сильно, и летел с горы так, что еще неизвестно кому из нас было больнее и страшнее. Мне, от того, что она подумает, что виновата, или ей, что я об этом не подумаю.

У каждого слова есть душа и тело. Звук – душа, буквы – тело. Для меня всегда как удар хлыста было слово предательство…Человек выдумывает слова и понятия, которые ему нужны или которых не хватает для обозначения того, что он переживает. Интересно, у дельфинов, у которых 6 уровней системы общения есть такие иероглифы – подстава, предательство, стукачество –даже если есть похожие на это явления внутри стаи? И такие ли венцы сплели схоластики новых религий, если, изобразив самые низменные человеческие черты – трусость, тщедушие, тщеславие, слабость, безверие – решили на крест возвести остальные добродетели.. Когда тебя воспитывает белый и пушистый – ты никогда не поверишь ему и не пойдешь за ним. Потому что он тебе чужой.

Белые и пушистые там наверху, и сюда в перевоспитательную колонию не приходят. Когда с тобой делится человек, не поучая и не морализируя, а, просто рассказывая о том, как он поднимался с колен, ты, проникаешься его поступком, маленьким, но таким понятным душевным подвигом, без стеба и фальши. Поступком сокровенным, и ты запоминаешь, бывает по-разному, но можно, можно упасть и встать. Ты почему-то веришь ему и делаешь зарубку на памяти. Потом – вспомню. И поможет эта память, а не 123 раза повторенная заповедь- о возлюби. Да никогда не возлюбишь ближнего сильнее себя. Одни – потому что себя не любят, и сильнее просто некуда. Другие – и их подавляющее большинство – потому что дальше своего носа видят только чужие навороты и понты, от которых нос начинает усыхать методом ментальной липосакции червей сомнения своей роли в мире и зависти.

Мы так часто врем, что даже уже полюбили этот процесс, и не отдаем себе в этом отчета.
…..Если позвонят, скажи, что меня нет дома. Мы мучаемся от одиночества и с трудом терпим ближних.
Есть только одно но, себе соврать ну не получается, на время, пока ты отвлечен коллективным бессознательным или неопознанным, может в этом мороке еще и можно, но когда ты остаешься в обществе стен и окна с видом на небо, начинаешь вспоминать, что твои слова и стихи тебя не стоят. Они дороже, выше и чище, чем все твои сегодняшние поступки.

Иногда, кажется, что вокруг меня все знают как жить. Меня учат все, начиная с детей и кончая соседями. Я никогда не мог понять – почему так хочется кого-то поучать. Я поэтому не смог работать учителем. И тут произошла странная внутренняя метаморфоза, когда я внутренне ощутил себя учеником – все начали меня учить. Технички, кондуктора и даже молчаливая стена шептала мне по вечерам, ну и дурак же ты…
И я понял, жизнь, это то, что ты о ней думаешь…Меня до сих пор учат.

А мне интересно. Сейчас такое время, что говорящих в 100 раз больше, чем слушающих. Пишущих в миллион раз, чем читающих. А видящих в миллиард раз меньше, чем показывающих. Сейчас нет дефицита исхода, сейчас дефицит приятия или восприятия. Поучается , что нынешнее творчество почти все в стол, даже если тебя и читают. Люди перестали быть интересными друг другу. Слов много, но ничего не сказано. Пустота.

Мы захлёбываемся в ежеденевной информации, живя на паутине в режиме вечного ожидания. Мы ждём…кто-то ответа, кто-то рецензии, кто-то просто письма. Письма на крик молчания..мы еще живы?
Информация раздавила нас катком раздробленности. Сесть на пол-часа у осеннего листка, прочертить в его прожилках свое прошлое, оставить весь техногенный кряк за стеной..пол-часа Тишины.. Много это или мало. Это вечность перед кричащим в нежное голубым порноэкраном. Это ничто по сравнению с Вечностью, где бессмертны и анютины глазки, и божьи коровки.

Это БГ и День в доме дождя..

Да не нужно боли. Живи. Что там на кресте, только видно лучше. Но ведь больно то как. А знаешь, как больно твоей матери. Почему то никто не восхитился ее поступком терпения. Дать, а потом забрать. Бог дал - бог взял. Зачем мне такой бог. Пусть лучше останется день субботний и пол-часа тишины. Я посмотрю в зрачок Анютиных глазок. Вспомню песни бога о козе, которая никуда не идет, хотя ее давно отвязали. Вспомню подсолнухи Ван Гога. Перечитаю твои стихи..и ..почувстую., что еще очень-очень хочу жить.
Чтобы писать о людях, которые смогли встать с колен и пройти еще пол метра. Которые сняли с крестов еще нерожденных детей эту историю про сына плотника. Которые удивительные и неповторимые, потому что, читая газеты, и гляда на кровавые экраны, и самолётную могилу неба – рожают детей…и самое-самое – они играют с ними в снежки и читают книги на ночь. Сказки..
И знаешь..я наверное полный дурак, зная что все уже давно произошло, и ничего никогда нового не будет, в 111раз скажу, немного робея и скучая, что я могу жить без тебя. Могу выжить, и даже что-то писать и утешать чужих. Но только анютины глазки, на пол-часа, когда я молчу возле них о тебе, будут знать всю правду про меня. Могу, но не хочу…но буду..и это моя религия. Моя вера в человека. И немножко уже в себя.
И еще , когда-нибудь другими словами расскажу, как ты помог мне на моей Голгофе, не только нести крест, но ты забрал и спрятал его так далеко, что я до сих пор живу. И пишу свой , наверное уже наш маленький мир.
А в нем возможно все. И однажды, разговаривая там с Джордано Бруно, мы вместе с ним опечалимся , что все помнят Герострата, и почти никто не знает, кроме отцов святой церкви, за что его все-таки сожгли на самом деле. И к нам придёт Га-Ноцри, расскажет про добрых людей и новые ненаписанные книги Мастера, и мы все вместе поймём про Христа , что он не хотел быть богом. И что крест, он не сам выбрал, а выбрали за него, как и всю последующую инквизицию и все светлое, что все-таки было. И мы не будем больше взвешивать на весах, чего больше, потому что – она вертится, а пока это так, весы от скорости все равно соврут.


Вечером,слушая «Високосный год» у себя за столом, рассматривая новый рисунок Винсенты, который нарисует Настоящий художник при словах «Мы как птицы садимся на разные ветки и засыпаем в метро» ..может быть упадёт слеза. Та , самая настоящая, роса бога из облачной души… Винсента…