Мой друг валяется в предсмертье,
предсердьем дряблым трепеща,
а я скулю о милосердье,
чудесны снадобья ища.
Дырявлю вены суетливо,
не замечая, что уже
покой вселенского разлива
в его предсмертном мандраже.

И появляется из тени
моим стараниям предел –
садовница мясных растений,
заготовительница тел.
Лепить куличики из крови –
её святое ремесло.
И вот уже нет мысли, кроме:
«Скорей бы все произошло».

Мгновенья тягостны и тяжки,
как воздержания обет…
За стенами многоэтажки
соседи кушают обед;
орет младенец на перинке,
в насущном чувствуя подвох, –
и слышу я, как в детском крике
уже хрипит последний вздох…

----------
Мой друг Филя не носил людской личины.
Поэтому случившееся было для меня особенно печально.