ооооооооооооHhhhhhhhh
VII
Hhhhhhhhh
<…>Мне понадобилось менее полутора месяцев, дабы произвести на свет мое первое детище. То была, как я и замыслил, поэма в сорока восьми песнях. Разумеется, в ней были кое-какие погрешности, моя изумительная плодовитость тому виной; но я подумал, что нынешняя публика, привыкшая к творениям изящной словесности, которые печатаются выпусками в газетах, не поставит мне эти погрешности в укор.
Hhhhhhhhh
Выпавший мне на долю успех был меня достоин – иными словами, ему тоже не было равных. Героем моего повествования был не кто иной, как я сам: в этом отношении я подчинился главнейшему требованию современной моды. Я повествовал о былых своих страданиях с чарующим фатовством; я посвящал читателя в тысячи домашних мелочей, исполненных живейшего интереса; одно только описание миски моей матушки занимало не менее четырнадцати песен; я вел счет всем выемкам, впадинам, вмятинкам, бликам, зазубринкам, гвоздикам, пятнышкам, какие на ней были, всем ее оттенкам и отблескам; я обрисовал наружный ее вид, внутренний, дно, бока; изобразил в прямой и наклонной проекции; перейдя к содержимому, я подверг рассмотрению все травинки, соломинки, сухие листья, щепочки , камушки, капли росы, мушиные остатки и лапки майских жуков, какие там были; восхитительное получилось описание. Но не думайте, что я выложил его сразу целиком, - иные дерзкие читатели, пожалуй, пропустили бы его. Я ловко разделил описание на кусочки и вплел их в повествование, дабы ничто не пропало даром; таким образом, в самый волнующий и драматический момент вдруг врывалось пятнадцать страниц про миску. Вот, на мой взгляд, одна из величайших тайн искусства, и, так как я не скуп, пусть пользуются ею все, кому угодно.
Hhhhhhhhh
Когда вышла в свет моя книга, вся Европа пришла в волнение; она с жадностью накинулась на сокровенные подробности о моей особе, которые я соблаговолил сообщить. Да и могло ли быть иначе? Я не только изложил все события своей жизни, но вдобавок представил читателю в полнейшем реестре все бредни, приходившие мне в голову с двухмесячного возраста; я даже вставил – в самом выигрышном месте – оду, которую сочинил, еще сидя в яйце. Впрочем, я, разумеется, не пренебрег возможностью затронуть мимоходом великий вопрос, занимающий ныне такое множество умов, - вопрос о будущем человечества. Проблема эта показалась мне не лишенной интереса; в минуту досуга я набросал в общих чертах ее решение, и все сочли его приемлемым.
Тттттттт
Что ни день я получал по почте хвалы в стихах, поздравительные письма и безымянные признания в любви. Что же до посетителей, я строго придерживался плана, который начертал себе: двери мой были закрыты для всех. Однако я не мог не принять двух чужеземцев, которые просили доложить, что состоят со мной в родстве. Один из них был сенегальский дрозд, другой – китайский.
Ттттттттт
-Ах, сударь, - вскричали они, чуть не задушив меня в объятиях, - вы воистину великий дрозд! Как дивно воспели вы в своей бессмертной поэме глубину страданий непризнанного гения! Не будь мы натурами, непонятыми настолько, что дальше некуда, мы бы непременно стали непонятыми по ее прочтении. Как сочувствуем мы вашим мукам, вашему возвышенному презрению ко всему общепринятому! О, сударь, мы тоже познали тайные горести, воспетые вами, познали на собственном опыте! <…>
Ттттттттт
Ттттттттт
Полный текст (перевод А.Косс) опубликован в книге «Французская романтическая повесть». Л., 1982
Ттттттттт
|