Путевые заметки – жанр особенный, налагающий на рискнувшего пуститься в авантюру автора ряд обязательств, как то: описание местных достопримечательностей, быта и нравов аборигенов или, на крайний случай, забавных происшествий, произошедших в дороге. Восхваление окружающих пейзажей в основную задачу не входит, а носит, скорее, факультативный характер. Зеленые поля, голубое небо, золотые лютики и прочая белиберда – удел не путешественников, а поэтов.
В свете только что сказанного, наверное, кощунственным прозвучит заявление, что в дороге главное – дорога. Те самые зеленые поля, голубое небо и синеватое полотно асфальта. И неважно куда, откуда и зачем ты едешь, лишь бы наматывались на колеса километры пустынных шоссе...

Выехать мне приходится засветло. Ленивый рассвет только-только показался над крышами домов, а я уже докуриваю первую утреннюю сигарету, присев на капот старого семейного фольксвагена. Путь предстоит неблизкий – куда-то в окрестности озера со странноватым названием Неро, вступать во владение наследством.
Свою троюродную бабку по отцовской линии я видела всего раз в жизни, и то в раннем детстве. Бабка уже тогда отличалась ветхостью, и многочисленные наследники вели активную подковерную борьбу за обладание деревенским домом на картофельном поле. Старушенция, впрочем, проявила крайнюю зловредность и прожила еще лет пятнадцать. А под конец вообще сделала, что называется, финт ушами: неожиданно для всех оставила драгоценное наследство далекой родственнице, то есть мне.
Выехав из ближнего Подмосковья, открываю настежь окно. Ветер врывается внутрь автомобиля, треплет волосы. Следами странного одноногого существа убегает вдаль разделительная полоса, пританцовывает в такт сладостным завываниям Дэйва Гэхэна. Отчего-то вспоминаются вдруг голливудские фильмы о Диком Западе: безлюбные дороги в клубах пыли, выцветшие на солнце бензоколонки, такие же выцветшие и запыленные крутые парни в ковбойских шляпах, силуэты одиноких кактусов на горизонте…
Прячу от солнца глаза в очки. Через синие стекла все кажется нереально прекрасным: шоссе, словно залитое лунным светом, струится меж сиреневых холмов и исчезает в серебристой дымке на горизонте. Горящая где-то на северо-западе свалка окутывает все вокруг дурманящим туманом, а запах гари, смешиваясь с ароматами местной птицефабрики, придает пейзажу еще большую сюрреалистичность. Романтика, одним словом.
До озера добираюсь часа четыре. Наконец, перед самым Ростовым сворачиваю на грейдер вдоль берега. Воздух горяч и пропитан сапропелевыми испарениями, запахом распаренного на солнце сена и свежего навоза. Дорога теряется в облаке пыли, взметающейся из-под колес. Под покосившимся указателем «Грибки» загорелый пастух флегматично отгоняет мух хлыстом в человеческий рост. Коров нигде не видно.
- Дом номер 17? – вопрошаю я.
Пастух, не прерывая забавы, разглядывает меня с минуту, а затем неопределенно машет рукой в направлении сверкающей новенькой позолотой красно-кирпичной церкви.
- Там найдете.
Моя персона явно интересует его гораздо меньше, чем мухи.
Наследный дом номер 17 по улице Пролетарской оказывается полуразвалившейся хибарой: пара стекол выбита совсем, с крыши свешивается одинокий лист шифера, а туалет-сарай подозрительно пованивает. Наспех осмотрев владения, выхожу на улицу: ни души, только в конце улицы мужик в синей робе застрял под капотом раритетного ядовито-зеленого Москвича. «Дядя Коля», как авторитетно представляется владелец чудо-техники, охотно показывает мне дорогу к обиталищу местного нотариуса.
Тащусь по пеклу по направлению к железнодорожной станции – деревня словно вымерла. Бродячие собаки кажутся единственными живыми существами в округе. Но и они, разморенные жарой, никак не реагируют на мое появление.
Нотариальную контору я нахожу неподалеку от здания вокзала в дощатом домике с вывеской «Ритуальные услуги. Изготовление и продажа похоронных принадлежностей». На двери лаконичная надпись «Вход. Стучать» и амбарный замок.
- А они ж выходные, - замечает невесть откуда взявшаяся тетка в цветастом платке под хохлому и мужской толстовке.
Тетка спешит на станцию, а я присаживаюсь на крылечке, начиная раздражаться: припереться в такую даль, чтобы полюбоваться на запертую дверь. И сигареты, как назло, кончились…
Делать нечего, придется приезжать на историческую родину еще раз. Но для начала не худо бы найти сельмаг, или как там это у них называется, чтобы пополнить запасы курева. Магазин находится сравнительно быстро по неожиданному скоплению народа вокруг: две цыганки неопределенного возраста с дитем и алкоголического вида дедок. Внутри зыбкий полумрак от немытых стекол и пахнет пельменями. Пельмени ест хилый мужичонка, примостившийся у столика в углу. Он поглощает пищу неторопливо, словно священнодействует, тщательно пережевывает каждую порцию. Капельки жира капают на клеенку с его подбородка, переливаясь как бриллианты.
За прилавком дородная женщина с усами. Две девочки лет четырнадцати покупают мороженое «Волшебный фонарь». Судя по одежде, приехали в деревню на летние каникулы. Продавщица, как и мужик с пельменями, никуда не торопится, да и куда ей, собственно, торопиться? Все ее движения плавны и полны достоинства, голос зычен:
- Сигареты Давидофф? Не продаем. Есть «Ява золотая» и «Петр Первый».
Уезжая в Москву, я точно знаю, что вернусь сюда снова. И вовсе не ради нотариуса. Глухая, богом забытая деревенька «Грибки» сохранила чинно-ленивую неторопливость моего детства, которой так порой не хватает в столичной суете.