Каждому – свое.

Меня привели в ад.

Мне сказали – «Смотри! Запоминай! Расскажи другим!».

И еще мне сказали «Ты не веришь в Рай. Мы тебе не покажем его. Ты говоришь, что так много пережил, что не боишься ада. Ну, смотри!».

Я увидел большую серую равнину без единого клочка растительности, окруженную высокими черными горами. По всей равнине, из трещин в земле к серому небу тянулись черные дымы. Наверху дымы сходились в одну огромную тучу, сквозь которую я не видел неба. К равнине вел длинный проход между скал. Долина охранялась – я не могу сказать, каким способом. Внимание охраны обращено не внутрь, а наружу. Никто не стережет тех, кто внутри – задача охраны не пускать сюда тех, кому дорога сюда еще не назначена.

Людей в аду нет – только бестелесные души. Их не видно, но мне помогли, и я стал видеть души. На самом деле душа не выглядит никак, она не имеет формы, цвета и размера, но я видел их как полупрозрачные облакообразные существа размером с человека. Они выглядели все одинаково. Между собой они не общаются и даже не знают о существовании других душ рядом, хотя часто проходят друг через друга, не замечая этого. Каждая из них существует сама по себе, занята только собой и каждая из них пришла сюда сама.

Когда приходит время и телесная оболочка человека становится более не нужной, человеческая сущность, которую чаще всего называют душой, попадает на длинную дорогу между скал. Душа остается одна, и перед ней встает весь путь, который человек прошел, когда у него было тело. Воспоминания наваливаются на человека, он вспоминает все, что было с ним в жизни, и он больше не может себе врать.

Душа движется по длинному проходу между скал, вспоминает то, что было раньше, и судит. Никто не сможет судить человека лучше, чем он сам, и никто не осудит так сурово. Когда есть тело, когда есть жизнь, тогда человек находит оправдание почти каждому своему поступку. Когда жизни больше нет и способность обманывать пропадает, душа сама выносит себе приговор. Перед самым входом в долину с дымами проход в скалах раздваивается. Направо ведет дорога в другое место, не в долину, но туда почти никто не сворачивает. Все идут в ад.

Мне сказали, что бестелесные существа находятся здесь столько, сколько сами сочтут нужным. Каждый сам выносит себе приговор и сам следит за его исполнением. Мне сказали, что приговоры эти очень суровы – отсюда очень редко выходят.

Они помнят все и ничего не могут забыть. Каждая ложь, каждая измена, каждая секунда трусости ушедшей жизни ярко стоит перед мысленным взором бестелесного, невидимого и одинокого существа и это существо страдает. Оно мечется, как в кошмарном сне, и оно знает, что не проснется утром, как после сна, и не стряхнет сонную одурь. Существу страшно – страшно за то, что оно так поступало, и за то, что когда-то кто-то страдал от этих поступков. Оно, это существо, более всего хочет вернуться в тот момент и что-то исправить или хотя бы попросить прощения, но нельзя вернуться, нельзя ничего исправить и нельзя просить прощения. Существо знает это, ему хочется плакать, но и плакать нельзя, потому что нет тела, и нет глаз, из которых могли бы литься слезы. Существо обращает свой беззвучный вопль к тому, кто так осудил его, и судья слышит этот вопль, потому что судья – само это существо. Судья слышит, и не прощает, потому что себя простить нельзя. И наказание продолжается.

Здесь, в долине, течение времени не ощущается, потому что ничто не изменяется вокруг, день не сменяет ночь, весна не приходит на смену зиме, здесь всегда одинаково. Здесь всегда серо, и черные дымы всегда поднимаются вверх, к серому небу, затянутому большой тучей. Времени нет, значит, наказание продолжается вечно.

У существ нет зрения, но они способны воспринимать окружающий мир иным способом. Они знают, что здесь – дым, серость и туча. Но их это не интересует, потому что они заняты только собой. И еще они заняты розой.

В середине серой равнины прямо из трещины в земле к затянутому черной тучей небу тянется большая красная роза. Она была здесь всегда, и она будет здесь всегда. Она чиста, она не тронута ни пылью, ни дымом, не сажей. Она алая, и на ее стебле большие шипы, как у всех роз, но об эти шипы никто не поранится. Этот цветок – единственное живое существо в аду.

Души имеют возможность видеть этот цветок, и каждая из них мечтает о том, чтобы этого цветка здесь не было. Но он есть, он живет, и он терзает души иногда даже сильнее, чем остальное наказание. Он напоминает им, что есть что-то другое, кроме серой земли, черного неба и тоски воспоминаний. Есть что-то другое, чистое и живое и это другое недоступно и никогда не будет доступно тем, кто здесь. Можно избыть свои воспоминания, и страдания все равно когда-то, даже через вечность, будут окончены, но никому и никогда уже не обрести изначальную чистоту.

«Ужасно!» - сказал я тем, кто меня привел сюда – «Разве можно было ТАК наказывать нас, ведь тот, кто придумал это место, сам создал нас такими!».

«Ты разве не понял?» - сказали мне - «Это место придумал не он. Это место придумали вы сами, и вы сами сюда приходите, и вы сами себя мучаете. Его – только роза!»

«Но и это жестоко! Без розы можно ведь обойтись! Она мучает их более всего!»

«Ты опять не понял!» - сказали мне – «Любое наказание когда-нибудь заканчивается, и они попадут в другое место, в которое ты не веришь. Они не смогут забыть этого места, но что, ты думаешь, они будут помнить, когда простят себя окончательно и вновь обретут чистоту? Из всех воспоминаний об аде у них останется только роза!»

___________
апрель, 2003