Интересная тема поднималась у нас на сайте. Первые стихи. Я по старческому недомыслию пропустил начало обсуждения, но тема глубоко трогает каждого. Вот и подумалось, что небесполезно для общества, а может, и поучительно, будет прочесть юношеские вирши уважаемых ныне, и присно, и во веки веков…

Начнем, к примеру, с Михаила Евграфовича Салтыкова (захотевшего впоследствии стать Щедриным). Из школьного курса вспоминаются саркастические сказочки уважаемого рязанского и тверского вице-губернатора. А многим ли известны строки, написанные юным лицеистом Мишей в 1841 году:

Два мужа на лире гремели,
Гремели могучей рукой;
К ним звуки от неба слетели
И приняли образ земной.
Один был старик величавый:
Он мощно на лире бряцал.
Венцом немерцающей славы
Поэта мир хладный венчал.

По воспоминаниям современников, бряцающий на лире старик, видимо слетевший с неба в образе звука, – это Гаврила Романович Державин. Не ясно из каких источников молодой Михаил Евграфович почерпнул сведения о прохладном отношении мира к престарелому Державину, но слава все же увенчала знаменитого поэта. Как, впрочем, и самого Салтыкова-Щедрина, приобретшего уважение не только в литературных кругах, но и на поприще государственной службы.

Показательны и юношеские стихи Александра Ивановича Герцена, которые трудно не связать с его будущей судьбой. Юноша написал драматическое произведение в стихах, где слишком часто встречаются благородство и частица «не».

Благодарите, лорды благородные,
Парламентъ и гражданъ. Простите, не
Могу трехъ словъ сказать, – вотъ эти слезы
Отв?томъ будутъ пусть моимъ. Я не
Ораторъ, не умею р?чи говорить,
Но в?ина грудь доступна сильнымъ чувствамъ.

Далее пространно и долго автор останавливается на теме взаимоотношений отцов и детей, что, вероятно, объясняется детскими комплексами Саши, связанными с его происхождением. Тема детского одиночества, сиротских ощущений также явственно прослеживается у Николая Михайловича Карамзина.

Я в бедности на свет родился
И в бедности воспитан был;
Отца в младенчестве лишился
И в свете сиротою жил.

Выросший в усадьбе отца и поступивший по его настоянию в гвардейский полк ( в возрасте 17 лет), Карамзин долго не мог ощутить себя юношей, видимо предпочитая сиротское младенчество. Однако, маленького Колю Бог не оставил, более того, поддержал и наставил на путь истинный:

Но Бог, искусный в песнопеньи,
Меня, сиротку, полюбил;
Явился мне во сновиденьи
И арфу с ласкою вручил;

Открыл за тайну, как струною
С сердцами можно говорить
И томной, жалкою игрою
Всех добрых в жалость приводить.

Всю оставшуюся жизнь Николай Михайлович пользовался дарованным богом, и многие поколения барышень проливали слезы над «Бедной Лизой», а юношей – над «Историей государства Российского». Следует заметить, что Карамзин по молодости очень любил смотреть в небеса, возможно, в надежде на иные божьи милости. А так как Коленька был от природы наблюдательным юношей, то иногда он становился свидетелем довольно редких явлений. Например, он видел не только несущихся куриц, но и наблюдал этот процесс у гусей, да еще перелетных:

Поздние гуси станицей
К югу стремятся,
Плавным полётом несяся
В горних пределах.

Природными явлениями, а также поведением пернатых интересовались многие известные литераторы. Интересные строки можно прочесть у молодого Константина Сергеевича Аксакова:

Скала наклонилась над бездной морской
И в воды отважно глядится;
На ней, недовольный долин красотой,
Орёл бурнокрылый гнездится.

Вопрос, почему орлу не нравится красота долин, так и остался открытым. Авторские симпатии отданы другому персонажу: скала встает на защиту своих позиций с истинно женской самоотверженностью, не жалея интимных частей тела:

«Бейся, море, со мной, мой старинный злодей:
Высылай своих ратников шумных!
Их напор встречу я твёрдой грудью моей
И назад отобью их, безумных!»

К сожалению, конец стихотворения довольно безрадостен, но все же достаточно патетичен. Женщина выполнила свое предназначение и пала:

Удар был ужасен, и, в пыль раздробясь,
Всё море на воздух взлетело;
На дне его гордо скала улеглась,
Любуясь на славное дело.

Тема воды и камня, бури и ветра присутствует в стихах литераторов разных поколений. Стихи молодого Виктора Астафьева не оставляют равнодушным заинтересованного читателя, особенно силен момент оскопления бури, да и образ сборных удальцов достаточно удачен:

По бору вихри бушевали;
Шумели волны на реке;
Грядами тучи набегали;
Скоплялась буря вдалеке;
Луна лишь изредка являлась,
Сверкнув меж тёмных облаков…
На место сборное примчалась
Ватага сборных удальцов.

Константин Бальмонта решает тему воды и скал с присущим только ему сочетанием грохота и тишины, твердости и нежного упрека. Волны то гремят, то шепчут:

Волна бежит. Волна с волною слита.
Волна с волною слита в одной мечте.
Прильнув к скалам, они гремят сердито.
Они гремят сердито: «Не те! Не те!»

У элегантного Бальмонта все так и кончается элегантно - обманом, с некоторым эротическим привкусом однополой любви:

И в горьком сне волна волне шепнула.
Волна волне шепнула: «В тебе – мечта».
И плещут вновь: «Меня ты обманула!»
«Меня ты обманула. И ты – не та!»

Надо заметить, что стихи Бальмонта подкупают своей искренностью и мудрой эгоцентричностью:

Жизнь проходит, – сказка – нет.
Хорошо мне, – я поэт.

Душен мир, – в душе свежо.
Хорошо мне, хорошо.

Не все литераторы были столь оптимистичны. Бальмонт скорее исключение из правил. Более распространенной и типичной является позиция молодого Максима Горького. Двадцатилетний Алеша Пешков очень переживал, получив отрицательный отзыв Короленко на свою «Песнь старого дуба». Он уничтожил рукопись, но перестать писать стихи не мог. Оставалось уповать на доброту и снисходительность публики.

В незатейливой песне моей
Я пою о стремлении к свету,
Отнеситесь по-дружески к ней
И ко мне, самоучке-поэту.

Как и молодого Карамзина, бог не оставил милостью Алешу, достигшего больших прозаических высот. Горький не забыл поэтического начала своей карьеры и в 1930-е годы организовал книжную серию «Библиотека поэта». За что ему и спасибо.
Конечно, говоря о первых стихах, нельзя пройти мимо главной темы молодости. Какими только эпитетами не награждали своих любимых юные поэты и писатели; за какими только занятиями не проводили досуг. Алексей Николаевич Толстой предпочитал совмещать приятное с полезным (ходил по ягоды):

Сочной черники кусты;
Ягоды спелые.
К ним наклонилася ты –
Лилия белая.
Руки в чернике густой;
Тихо вздохнула.
Где-то в лазури небес золотой
Тучка тонула.

Трагическая судьба тучки мало занимала автора, это и понятно. Но о видах на урожай молодой Алексей не забывал. Стихотворение кончается словами: «Черные ягоды спели». Однако последняя строка имеет двоякое толкование. Для полной ясности необходимо привести все четверостишие:

Ветер на миг налетел.
Вздрогнули сосны и ели.
Кто-то о счастье запел.
Черные ягоды спели.

Предпоследняя строка наводит на определенные размышления. Возможно, имеет место такая разновидность метафоры как олицетворение (уподобление неживого живому). Правда, из контекста не ясно, о чем спели ягоды, если кто-то (явно другой) запел о счастье. Но в недоговоренности, как известно, есть свой шарм.
Тема песни, воспевания любимой – встречается у большинства молодых (и более зрелых, и даже пожилых, и …) поэтов. Это, как сказал Игорь Северянин (в миру Игорь Васильевич Лотарев), «Мечта поэта! Пою тебе…»

Подходят ночи в сомбреро синих,
Созвездья взоров поют звезде,
Поют в пещерах, поют в пустынях,
Поют на море, поют везде.

Любовь, цветы, поклонницы… Таков Игорь Северянин:

«Весны моей сирень! — И голос мой был звончат,
Как среброгорлый май. — Дыши в лицо пьяней...»
О да! о, никогда любить меня не кончит
Сирень весны моей!

Прекрасные слова, полные чувства и неги. Лишь вскользь автор касается еще одной неизбежной темы, характерной для творчества каждого уважающего себя поэта. «Дыши в лицо пьяней…». Да, лицо русской поэзии (да и не русской) часто было слегка нетрезвым. Но это очень обширный поэтический материал, требующий отдельного анализа.