мать Тереза


Дом на окраине стоял особняком. Кто-то написал граффити слово, которое на первый взгляд ничего не значило, если пробежаться по нему как по полке магазина, который не нужен. Но если отпустить стерву памяти в бардак вечной истины, то его значение может статься продолжением или окончанием хазарского диалекта дневниковых записей двух диверсантов с планеты Удав.

Рядом с этой поножовщиной ментала располагался киоск
со старыми газетами " sekond hand", где страницы и публикации из простуженной Петром Европы и её рифмы вечно спорили, кто из них больше подходит для старого времени.

Слово жило своей осенью, не смешивая чужие краски в своей палитре парного молока встреч, времени и ожиданий.




Каждый проходящий на работу ,непроизвольно ломал голову над тем,как бы на этот раз просто проскочить мимо этого слова,а не вляпаться в какой нибудь очередной сквозняк божественного. Никто не помнил, с чего это началось и никто не знал, чем это
окончится и может ли остановится. Вместе с отлетевшей штукатуркой обычной хрущевской многоэтажки, со скошенными оконными рамами, вид которых снизу напоминал уставшее лицо продавщицы мороженого Ципы Ковалевой после грунтовки асфальта под акварель.
Ларек был часовым единственного в городе кольцевого трамвая. останавливающегося с в депо на каждой остановке. Это был сумасшедший трамвай, он проезжал одну остановку потом возвращался в депо, потом проезжал две остановки и возвращался в депо. Потом, к вечеру считая брошенные полу желания из змей клубков кассовых некупленных билетов, он выбирал худшее и исполнял.
Проезжающим слово напоминало о возможном втором ушествии Винды, после которого все терминалы маленького города, звуки которого скучали в сафьяновом красном мохе консерваторской скрипки,стали исполнять Болеро Ровеля.
Обновленный проект - помоги себе там - созданный филонтропствующими программерами каменной долины, позволял легким движением солнца монетки в прорезь каждому плательщику поправить расшатанное гамбургерами здоровье. На микрочипе была вмонтирована идеальная трасса загрузки атласа электронной схемы дышащего воздухом а не светом человека. Она была приватизирована геймерами в один из туров межкосмического боя WOW с одной из простудившихся планет. Каналы и меридианы новой прошивки имели свои названия каналов и мередианов, другие форватеры, не совпадающие с земными, но в условиях дрожжевого сознания и верного неба, работали идеально. Через несколько месяцев аптеки города продавали только витамины и фрукты.
Самым непривычным последствием канала V было то, что люди, далёкие от искусства, становились егно новыми друзьями, зрителями, слушателями, читателями, реже - творцами, но почти всегда поклонниками. Они знали, что изменившееся внутри мировоззрение, легко потерять, и не сложно найти. Потому что из набора тех качеств, присущих простому горожанину, медленно как змея, разморенная на солнечном камне, уходили - гордыня, тщеславие,зависть и их двойники. Оценочность восприятия сменилась глубиной ощущений и ракурсом толкований, потому что в искусстве важнее создателя, его интерпретатор, эмоциональной палитрой.Где оттенки людей не спорили, а сочетали, меняя рубикон выбора на авантюризм поиска.

В городе еще были дети, засыпающие не под прибой кулера , а в дожде колыбельных нот. Если твой вечер заканчивается колыбельной, пускай даже без нот и музыки, н ощущение тепла и возможной заботы разлитых в подреберье и комках детского подоткнутого одеяла с мелодией внутренней осени, то тебе нечего переживать за утро. Оно не просто придет. Оно останется. И дождется именно Тебя. Ты еще помнишь как.
Утро это не время,остановка, на которой в придуманном людьми календаре, решил тормознуть сон, пытаясь, как последний русский,остаться настоящим. Вместо живого.
Иногда у этого слова задерживались бродячие псы, возраст которых растворялся глубиной глаз, они смотрели , казалось, сквозь кирпичную стенку и где-то на противоположном крае земного колобка, вырвавшись наружу, взгляд нависал то на полощущихся на ветру японских кленах, похожих на упавшее созвездие и зависшее в раздумьи - падать или нет,
иногда луч взгляда прорывался дальше веточек и бросался под круп летящей резины разогретых скоростями дорог. Кто и когда придумал катать миры на воздухе, было не известно. Но с тех пор как лошадиную сбрую заменили карданным валом, нежности и адреналина в жизни поубавилось. В спешке и скорости есть скрытое предательство настоящего. Времени, событий, людей.Как будто один фантаст повторив ошибки Канта придумал и хрупкую стрекозу и ее антипод железобетонную реальность других миров из стены этой скорости, за которой благодатные костры третьего райха догорали десятилетии спустя. Доброе идет самыми тернистыми путями, потому что, молчаливо, когда настоящее, как вымолчанная мысль.
Мы спешим от врожденного голода, не того, который опустошает рефлексией аккордов из штрихкодовых гамм, а от глубинного желания только твоего тепла, со своим вывихом, вкусом и запахом. Созданного из тебя, твоими словами, растворенными в другом, болью, потерявшийся в его морщинах, значений их для судьбы, разделенных не как хлеб, а как дорога. У которой нет ни начала ни конца, а лишь одновременность и протяженность.
Нам нужны события, самые маленькие , но разделенные кем - то, дорогие, если неудачно, незабывавемые если сразу и навсегда.

Иногда у слова ворковала стайка разноцветной детворы, о чем то своем, живущем на шее жирафа, в пятнах которого фантазия прячет всегда больше, чем называет. Смех перемежался, обменом реплик и той заводью тех первых пристальных взглядов, после которых каждое слово наполняется и оттеняется, если не тщательностью восприятия, услужливо предлагающей самолюбию продолжение желаний. Первый человек, который зажег в Тебе этот огонек, будь он лампочка или обыкновенная спичка, может забыться тобой уже на следующий день, но след его,невидимый и глубинный, ты сохранишь до самого последнего звучания твоих тонов в море эфирного танца Шивы.
Если у Тебя нет такого человека, им может стать твоя книга, та, о существовании которой ты просто знаешь, но не торопишься ее листать.
Больше всего слово не любило затяжные прыжки осенней слякоти и дождей, когда казалось,что теряя по крупицам свое формальное буквенное гало, оно утрачивает смысл и остается только символикой, лишенной глубины тайны. Таинство времени куда интереснее и сказочнее придуманных теософских обрядов.
Был один человек в городе, который каждый сентябрь приносил и оставлял на асфальте у этого слова веточку осины и маленького рыжего журавлика оригами. Ветер и прохожие разносили эти дары быстро и неумолимо, так что слово не успевало даже привязаться к тотему, оценив текстуру рыжей бумаги и смыслу веточной руны, оставлявшей на стене невидимые знаки присутствия того, без кого утро падает как камень , влетевший в окно.Или в песок, никогда не оставляя кругов. Ведь иногда и песок может размечаться о желании магического спутника круга.А если раскалить его желание до огня, то в родившемся стекле ты увидишь остановившуюся мысль воды,а не только два бокала времени, бантика песочных часов, подаренных тебе через кого-то. Что можно успеть за три пьяных минуты этого удаленного безумия. Можно тридцать три раза произнести ом, или прикоснуться к ветру любимой руки и забыть все. Город, имя , проблемы, и то, что превращает в буквы жизнь.

Слово никого не любило. Оно просто было. Как цепочка знаков, в сочетании которого можно устать от повторения одних и тех же ошибок. Оно просто было, короткое, резкое, новое, известное как феня админов дежавю.
Rezet...


В обычном мире оно обозначало перезагрузку. Кто=то связывал его со второй частью известной кинотрилогии, нашумевшей в сознании лиственными дождями потерянной осени и мира. Кто то еще помнил маленькую кнопочку, на которую хотелось по-быстрее нажать в фазе самых экстренних случаев, когда тебя и твоих друзей безжалостно ломает. и когда висит заместитель слова Word, являющийся лишь продолжением первой причины.
И первое и второе могут окончится в этой точке.

Но это был поверхностный, фантомно механистический оттиск смысла слова, воспринятый как знак. Людям конечно до дельфинов с их шестиуровневым слоем общений далеко, но,тонкий гимн такому сознанию, именно за эту авантюрность тоски подсознания на игольном ушке реала, когда одно единственное слово превращается в ключ от целого мира.

В этом сентябре под словом осталась лишь подсолнушья лузга, разорвавшая круг Фибоначчи и чей то внутренний мир бессилием пустоты стать продолжением. Ветер тормозил на этом месте и обгонял чёрную лузгу как что то скользкое и болезненное,но способное из боли стать музыкой терпения, и чем то большим, не по значению, но по возможности, не соотносящимся с причиной.
В любой власти есть скучное звено гибельной высоты, какой бы она не была.
Иногда старая Кали сходила с ксерокопии и сотавляла Шиву одного. Она смотрела как он вспоминает утро одной весны,оставившей во времени полынью, закрывшую окно, то самое, о размерах которого старая Европа всегда сожалела, чуть меньше того, кто на него опоздал.
И все таки ночной ветер поменял порядок оставленной лузги и цепочка , разомкнувшись, открыла солнце, в котором пала многополярная серебряная оса.
Она летала по зеркалам и раздавала ветряные плащи. В память о той лузге и весном , как сказочное ожидание чуда из детства..
Если ты видел рождение живого, истоки которого навсегда остались в тепле и любви, ты не станешь роботом, даже ели тебе вместо головы оставят тень на 33 Гигабайта. Даже если...

А иное скучно, как котлета в вокзальной забегаловке. В воздухе под стеной, со словом носились конфетные фантики быстрых встреч,пепел сгоревших одиноких вечеров, уместившихся в газетных обрывках с фрагментами дорогих слов и сепия шоколада, растаявшая в ладони от чужого взгляда.
Там было гипнабельное и бестолковое ощущение, которое бывает очень трудно перевести на человеческий лязг металла. Это чувство хорошо отражается в первой половине жизни и мы до судорог скулим о его потере, даже не зная как его назвать. Сдирая стенки кровеносных сосудов об алюминиевую дверь. Это чувство, как единственная нация на земле, которое не существительное,а прилагательное, потому что ей важнее не быть а касаться. Русский.
Такое и чувство,это чувство своего.
Оно не делит мир, а просто просит. Просит, о маленьком острове для случайного тихого
счастья просто быть вместе. В этом чувстве тишины и боли давно больше чем любви. Оттого с ним нельзя спать, и даже если спишь, то с полуоткрытыми глазами, хотя иногда хочется не открывать их никогда. Не от обид. А чтобы беречь, что осталось.

Подойти к пустой бутылке чужой жизни, пнуть ее носком кроссовка, и на сорвавшийся звук не ответить ни одним лицевым нервом. Пусть эта болезнь уходит со всех кораблей и порталов. Болезнь под названием - жизнь мяса.

Ветер еще раз шелохнул маленький жёлтый цветок у края стены и, слетая в решетку забора, заблудился в вишне.
Твою песочницу поломали моими руками....Там все..все..все...
Она который месяц твердила это слово, скорее свой его перевод... В котором , как в каждом живом слове, есть своя история, тайна и свои чистые слезы...
Это слово , наверное единственное, в программном листопаде, получило живую верность волны на Патриарших, судьбу. Она произносила его реже, чем молчала им, потому что не се можно объяснить, как и не все понять, и еще меньше, исправить.
Но мы ведь не столько храним и бережем свою совесть от залетных кошек, сколько просим их остаться с ней...чтобы не забросали камнями тропу к роднику.
Это слово..Прости...
И когда нибудь она тоже переведет его на сто языков мира, а может быть даже на двоичные форран и бейсик.
Когда плачешь не о себе, в каждой слезе можно уколыбелить душу.
Просто кто-то еще плачет чаще, у русских, наверное, какой то особенный этот канал V.
И замыкается и коротит чаще чем у других, не достоинством, а обособлением. Как маленькая своя данность.

У бортика бордюра, волновалась маленькая лужа, оставшася после ночного дождя. Слово в ней отражалось и уже не было тем прости, а напоминанием одной истории про дуру. А мир рушится, а ты опять...Про милосердие..

Terez...

Если в мире есть папа Римский, пусть маму зовут Тереза. Древняя ругань до тихой радости. Ругань любимого человека дороже халвы теплых слов. Когда, настоящее.

Лужу разъерзал розовый кадиллак и шикнул рядом со словом две грязных черточки. Одну маленькую, вторую - побольше,

Восклицательный знак, подумала земля.
Да нет, последняя точка над и, пробурчало небо.
Спикер пискнул, байк фана рыкнул и на загрузочном экране появилась черно белая фотография. Маленькая девочка на детском стульчике. Как знак и символ.
Мы все рождаемся и умираем сиротами,все, потому что наше одиночество фатально правилами нарисованной игры.
Но если ты хоть раз почувствуешь своего, ты пойдешь за ним в любой камень.А когда устанешь, просто останешься под ним навсегда...