Llllllll <…>При всей любви к Пушкину, граничащей с поклонением, нам как-то затруднительно выразить, в чем его гениальность и почему именно ему, Пушкину, принадлежит пальма первенства в русской литературе. Помимо величия, располагающего к почтительным титулам, за которыми его лицо расплывается в сплошное популярное пятно с бакенбардами,- трудность заключается в том, что весь он абсолютно доступен и непроницаем, загадочен в очевидной доступности истин, им провозглашенных, не содержащих, кажется, ничего такого особенного (жест неопределенности: "да так... так как-то всё..."). Позволительно спросить, усомниться (и многие усомнились): да так ли уж велик ваш Пушкин, и чем, в самом деле, он знаменит за вычетом десятка-другого ловко скроенных пьес, про которые ничего не скажешь, кроме того, что они ловко сшиты?
Llllllll ...Больше ничего
Llllllll Не выжмешь из рассказа моего,
Llllllll - резюмировал сам Пушкин это отсутствие в его сочинении чего-то большего, чем изящно и со вкусом рассказанный анекдот, способный нас позабавить. И, быть может, постичь Пушкина нам проще не с парадного входа, заставленного венками и бюстами с выражением неуступчивого благородства на челе, а с помощью анекдотических шаржей, возвращенных поэту улицей словно бы в ответ и в отместку на его громкую славу. <…>
////// Легкость - вот первое, что мы выносим из его произведений в виде самого общего и мгновенного чувства. Легкость в отношении к жизни была основой миросозерцания Пушкина, чертой характера и биографии. Легкость в стихе стала условием творчества с первых его шагов. Едва он появился, критика заговорила о "чрезвычайной легкости и плавности" его стихов: "кажется, что они не стоили никакой работы", "кажется, что они выливались у него сами собою" ("Невский Зритель", 1820, № 7; "Сын Отечества", 1820, ч. 64, № 36) <…>
Bbbbbbb Пушкин был щедр на безделки. Жанр поэтического пустяка привлекал его с малолетства. Научая расхлябанности и мгновенному решению темы, он начисто исключал подозрение в серьезных намерениях, в прилежании и постоянстве. В литературе, как и в жизни, Пушкин ревниво сохранял за собою репутацию лентяя, ветреника и повесы, незнакомого с муками творчества.
Bbbbbbb Не думай, цензор мой угрюмый,
Bbbbbbb Что я беснуюсь по ночам,
Bbbbbbb Объятый стихотворной думой,
Bbbbbbb Что ленью жертвую стихам...
Llllllll Все-таки - думают. Позднейшие биографы с вежливой улыбочкой полицейских авгуров, привыкших смотреть сквозь пальцы на проказы большого начальства, разъясняют читателям, что Пушкин, разумеется, не был таким бездельником, каким его почему-то считают. Нашлись доносители, подглядевшие в скважину, как Пушкин подолгу пыхтит над черновиками. <…>
Lllllllllll Естественно, эта ветреность не могла обойтись без женщин. Ни у кого, вероятно, в формировании стиля, в закручивании стиха не выполнял такой работы, как у Пушкина, слабый пол. Посвящённые прелестницам безделки находили в их слабости оправдание и поднимались в цене, наполнялись воздухом приятного и прибыльного циркулирования. Молодой поэт в амплуа ловеласа становился профессионалом. При даме он вроде как был при деле….
Kkkkkkkk На тоненьких эротических ножках вбежал Пушкин в большую поэзию и произвел переполох. Эротика была ему школой - в первую очередь школой верткости, и ей мы обязаны в итоге изгибчивостью строфы в "Онегине" и другими номерами, о которых не без бахвальства сказано:
Kkkkkkkk Порой я стих повертываю круто,
Kkkkkkkk Всё ж видно, не впервой я им верчу.
Kkkkkkkk Уменье вертеть стихом приобреталось в коллизиях, требующих маневренности необыкновенной, подобных той, в какую, к примеру, попал некогда Дон-Жуан, взявшись ухаживать одновременно за двумя параллельными девушками. В таком положении хочешь - не хочешь, а приходится поворачиваться.
Kkkkkkkk Или - Пушкин бросает фразу, решительность которой вас озадачивает: "Отечество почти я ненавидел" (?!). Не пугайтесь: следует - ап! - и честь Отечества восстановлена:
Kkkkkkkk Отечество почти я ненавидел
Kkkkkkkk Но я вчера Голицыну увидел
Kkkkkkkk И примирен с отечеством моим.
Kkkkkkkk И маэстро, улыбаясь, раскланивается.
Lllllllllll Но что это? Егозливые прыжки и ужимки, в открытую мотивированные женолюбием юности, внезапно перенимают крылья ангельского парения?.. Словно материя одной страсти налету преобразовалась в иную, непорочную и прозрачную, с тем, однако, чтобы следом воплотиться в прежнем обличье. Эротическая стихия у Пушкина вольна рассеиваться, истончаться, достигая трепетным эхом отдаленных вершин духа (не уставая попутно производить и докармливать гривуазных тварей низшей породы). Небесное созданье, воскресив для певца "и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь", способно обернуться распутницей, чьи щедроты обнародованы с обычной шаловливой болтливостью, но и та пусть не теряет надежды вновь при удобном случае пройти по курсу мадонны.
Llllllllllll Не потому ли на Пушкина никто не в обиде, а дамы охотно ему прощают нескромные намеки на их репутацию: они - лестны, они - молитвенны...
Kkkkkkkk Пушкину посчастливилось вывести на поэтический стриптиз самое вещество женского пола в его щемящей и соблазнительной святости, фосфоресцирующее каким-то подземным, чтоб не сказать - надзвездным, свечением (тем - какое больше походит на невидимые токи, на спиритические лучи, источаемые вертящимся столиком, нежели на матерьяльную плоть). Не плоть - эфирное тело плоти, ея Психею, нежную ауру поймал Пушкин, пустив в оборот все эти румяные и лилейные ножки, щечки, персики, плечики, отделившиеся от владелиц и закружившиеся в независимом вальсе, "как мимолетное виденье, как гений чистой красоты".
Kkkkkkk Пушкинская влюбчивость - именно в силу широты и воспламеняемости этого чувства - принимает размеры жизни, отданной одному занятию, практикуемому круглосуточно, в виде вечного вращения посреди женских прелестей. Но многочисленность собрания и любвеобилие героя не позволяют ему вполне сосредоточиться на объекте и пойти дальше флирта, которым по существу исчерпываются его отношения с волшебницами. Готовность волочиться за каждым шлейфом сообщает поползновениям повесы черты бескорыстия, самозабвения, отрешенности от личных нужд, исправляемых между делом, на бегу, в ежеминутном отключении от цели и зевании по сторонам. Как будто Пушкин задался мыслью всех ублажить и уважить, не обойдя своими хлопотами ни одной мимолетной красотки, и у него глаза разбегаются, и рук не хватает, и нет ни времени, ни денег позаботиться о себе. В созерцании стольких ракурсов, в плену впечатлений, кружащих голову, повергающих в прострацию, он из любовников попадает в любители, в эрудиты амурной науки, лучшие блюда которой, как водится, достаются другим. <…>
Kkkkkkkk Эротика Пушкина, коли придет ей такая охота, способна удариться в путешествия, пуститься в историю, заняться политикой. Его юношеский радикализм в немалой степени ей обязан своими нежными очертаньями, воспринявшими вольнодумство как умственную разновидность ветрености. Новейшие идеи века под его расторопным пером нередко принимали форму безотчетного волнения крови, какое испытывают только влюбленные. "Мы ждем с томленьем упованья минуты вольности святой, как ждет любовник молодой минуту верного свиданья". Вот эквивалент, предложенный Пушкиным. Поэзия, любовь и свобода объединялись в его голове в некое общее - привольное, легкокрылое состояние духа, выступавшее под оболочкой разных слов и настроений, означающих примерно одно и то же одушевление. Главное было не в словах, а в их наклонах и пируэтах.
Lllllllllllll Понятно, в этом триумвирате первенство принадлежало поэзии. Но если хоть в сотой доле верна сомнительная теория, что художественная одаренность питается излучением эроса, то Пушкин тому прямая и кратчайшая иллюстрация. К предмету своих изображений он подскакивал нетерпеливым вздыхателем, нашептывая затронувшей его струны фигуре: "Тобой, одной тобой..." А он умел уговаривать. "Еllе mе trоuble соmme unе раssion",- писал он о Марине Мнишек.- "Она меня волнует, как страсть".
Kkkkkkkkk Сопутствующая амурная мимика в его растущей любви к искусству привела к тому, что пушкинская Муза давно и прочно ассоциируется с хорошенькой барышней, возбуждающей игривые мысли, если не более глубокое чувство, как это было с его Татьяной. Та, как известно, помимо незадачливой партнерши Онегина и хладнокровной жены генерала, являлась личной Музой Пушкина и исполнила эту роль лучше всех прочих женщин. Я даже думаю, что она для того и не связалась с Онегиным и соблюла верность нелюбимому мужу, чтобы у нее оставалось больше свободною времени перечитывать Пушкина и томиться по нем. Пушкин ее, так сказать, сохранял для себя. <…>
Kkkkk Все темы ему были доступны, как женщины, и, перебегая по ним, он застолбил проезды для русской словесности на столетия вперед. Куда ни сунемся - всюду Пушкин, что объясняется не столько воздействием его гения на другие таланты, сколько отсутствием в мире мотивов, им ранее не затронутых. Просто Пушкин за всех успел обо всем написать.
Kkkkkk В результате он стал российским Вергилием и в этой роли гида-учителя сопровождает нас, в какую бы сторону истории, культуры и жизни мы ни направились. Гуляя сегодня с Пушкиным, ты встретишь и себя самого.
Kkkkkk ...Я, нос себе зажав, отворотил лицо.
Kkkkkk Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале
Kkkkkk И, камень приподняв за медное кольцо,
Kkkkkk Сошли мы вниз - и я узрел себя в подвале.
Kkkkkk Больше всего в людях Пушкин ценил благоволение.
Kkkkkk
Kkkkkkk "Нет истины, где нет любви",- это правило в устах Пушкина помимо прочего означало, что истинная объективность достигается нашим сердечным и умственным расположением, что, любя, мы переносимся в дорогое существо и, проникшись им, вернее постигаем его природу. Нравственность, не подозревая о том, играет на руку художнику. Но в итоге ему подчас приходится любить негодяев. <…>
Kkkkk Любя всех, он никого не любил, и "никого" давало свободу кивать налево и направо - что ни кивок, то клятва в верности, упоительное свидание. Пружина этих обращений закручена им в Дон Гуане, вкладывающем всего себя (много ль надо, коли нечего вкладывать!) в каждую новую страсть - с готовностью перерождаться по подобию соблазняемого лица, так что в каждый данный момент наш изменник правдив и искренен, в соответствии с происшедшей в нем разительной переменой. Он тем исправнее и правдивее поглощает чужую душу, что ему не хватает своей начинки, что для него уподобления суть образ жизни и пропитания. Вот на наших глазах развратник расцветает тюльпаном невинности - это он высосал кровь добродетельной Доны Анны, напился, пропитался ею и, вдохновившись, говорит:
Kkkkk ...Так, разврата
Kkkkk Я долго был покорный ученик,
Kkkkk Но с той поры, как вас увидел я,
Kkkkk Мне кажется, я весь переродился.
Kkkkk Вас полюбя, люблю я добродетель
Kkkkk И в первый раз смиренно перед ней
Kkkkk Дрожащие колена преклоняю.
Kkkkk
Kkkkk Верьте, верьте - на самом деле страсть обратила Гуана в ангела, Пушкина в пушкинское творение. Но не очень-то увлекайтесь: перед нами вурдалак.
Kkkkkkk В столь повышенной восприимчивости таилось что-то вампирическое. Потому-то пушкинский образ так лоснится вечной молодостью, свежей кровью, крепким румянцем, потому-то с неслыханной силой явлено в нем настоящее время: вся полнота бытия вместилась в момент переливания крови встречных жертв в порожнюю тару того, кто в сущности никем не является, ничего не помнит, не любит, а лишь, наливаясь, твердит мгновению: "ты прекрасно! (ты полно крови!) остановись!" - пока не отвалится. <…>
Fffffffff Пир во время чумы! - так вот пушкинская формулировка жизни, приготовленной в лучшем виде и увенчанной ее предсмертным цветением поэзией. Ни одно произведение Пушкина не источает столько искусства, как эта крохотная мистерия, посвященная другому предмету, но, кажется, сотканная сплошь из флюида чистой художественности. Именно здесь, восседая на самом краю зачумленной ямы, поэт преисполнен высших потенций в полете фантазии, бросающейся от безумия к озарению. Ибо образ жизни в "Пире" экстатичен, вакханалия - вдохновенна. В преддверии уничтожения все силы инстинкта существования произвели этот подъем, ознаменованный творческой акцией, близкой молитвенному излитию. <…>
Ggggggg Судя по Пушкину, искусство лепится к жизни смертью, грехом, беззаконьем. Оно само кругом беззаконье, спровоцированное пустотой мертвого дома, ходячего трупа. "Погибшее, но милое созданье"...
;;;;;;;;;;;;;;; В утешенье же артисту, осужденному и погибшему, сошлемся на Михаила Пселла, средневекового схоласта: "Блестящие речи смывают грязь с души и сообщают ей чистую и воздушную природу"<…>
Kkkkkkkk В воспоминании - в узнавании мира сквозь его удаленный в былое и мелькающий в памяти образ, вдруг проснувшийся, возрожденный,- мания и магия Пушкина. Это и есть тот самый, заветный "магический кристалл". Его лучшие стихи о любви не любви в собственном смысле посвящены, а воспоминаниям по этому поводу. "Я помню чудное мгновенье". В том и тайна знаменитого текста, что он уводит в глубь души, замутненной на поверхности ропотом житейских волнений, и вырывает из забытья брызжущее, потрясающее нас как откровение "ты!" Мы испытываем вслед за поэтом радость свидания с нашим воскресшим и узнанным через века и океаны лицом. Подобно Пославшему его, он говорит "виждь" и "восстань" и творит поэтический образ как мистерию явления отошедшей, захламленной, потерявшейся во времени вещи (любви, женщины, природы - кого и чего угодно), с ног до головы восстановленной наново, начисто. Его ожившие в искусстве создания уже не существуют в действительности. Там их не встретишь: они прошли. Зато теперь одним боком они уже покоятся в вечности. <…>
Kkkkkkkk Вскоре, однако, ему и этого показалось мало: "Я не принадлежу к нашим писателям 18 века: я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть не для улыбок прекрасного пола" (письмо к П. А. Вяземскому, 8 марта 1824 г.).
Kkkkkkkk На наших писателей прошлого века здесь возведен поклеп. Те когда и писали для улыбок прекрасного пола, то в основном - коронованного. Литературу тогда ведь больше курировали императрицы. Другое дело Пушкин, сколотивший на женщинах состояние, нашедший у них и стол и дом. Давно ли было: "для вас одних"? Давно ли он распинался: "Поэма никогда не стоит улыбки сладострастных уст"? И вот все улыбки по боку (верь ему после этого). "Для себя и для денег". Ишь скряга.
Lllllllllllll Деньги ему действительно были нужны позарез. Но, помимо материальной поддержки, они, как и женщины, выполняли роль укрытия, благонамеренной ширмы. В одном полуофициальном письме Пушкин именует свои писательские занятия "отраслью честной промышленности", обеспечивающей ему приличный доход. Промышленность - звучала солидно, пользовалась льготами, разумела свободное, частное предпринимательство. Под этой маркой он и развернулся, предпочтя прослыть коммерсантом, нежели кому-то служить. Он во всю торговал рукописями, лишь бы не продавать вдохновение. <…>
Kkkkkkkk Мы видим, как, подменяя одни мотивы другими (служение обществу женщинами, женщин - деньгами, высокие заботы - забавой, забаву предпринимательством), Пушкин постепенно отказывается от всех без исключения, мыслимых и придаваемых обычно искусству, заданий и пролагает путь к такому - до конца отрицательному - пониманию поэзии, согласно которому та "по своему высшему, свободному свойству не должна иметь никакой цели, кроме себя самой". Он городит огород и организует промышленность, с тем чтобы весь его выработанный и накопленный капитал пустить в трубу. Без цели. Просто так. Потому что этого хочет высшее свойство поэзии.
Kkkkkkkkk У чистого искусства есть отдаленное сходство с религией, которой оно, в широкой перспективе, наследует, заполняя создавшийся вакуум новым, эстетическим культом, выдвинувшим художника на место подвижника, вдохновением заместив откровение. С упадком традиционных уставов, оно оказывается едва ли не единственной пристанью для отрешенного от мирской суеты, самоуглубленного созерцания, которое еще помнит о древнем родстве с молитвой и природой, с прорицанием и сновидением и пытается что-то лепетать о небе, о чуде. За неимением иных алтарей искусство становится храмом для одиноких, духовно одаренных натур, собирающих вокруг щедрую и благодарную паству. <…>
Kkkkkkkkkk Стремясь подобрать дефиниции эмоциональному состоянию, ведущему к научным открытиям (имеющим в данном случае больше сходства с искусством, как и состояние это - с поэтическим вдохновением), Альберт Эйнштейн пояснял, что оно напоминает религиозный экстаз или влюбленность: "непрерывная активность возникает не преднамеренно и не по программе, а в силу естественной необходимости" (письмо к Максу Планку, 1918 г.). Такое подтверждение пушкинских (да и многих других чистых поэтов) мыслей, посвященных той же загадке, слышать из уст ученого вдвойне приятно.
Kkkkkkkkkkk Не этому ли колебанию между религией и эротикой (а может быть, их сочетаниям в разных дозах и формах) мы обязаны сиянием, которое как бы исходит от лица художника и его творений, специфическим ароматом, душистостью (к чему так чувствительны, по пчелиному, женщины)? Состояние непроизвольной активности, вечной, беспредметной влюбленности, счастливой полноты совмещается у поэтов с монашеской жаждой покоя, внутренней сосредоточенности, с изнурительным, ничему не внимающим, кроме своего счастья, постом. Сравните: конфликт с миром, разрыв с моралью, с обществом - и почти святость, благость, лежащая на людях искусства, их странная влиятельность, общественный авторитет. Пушкин! - ведь это едва не государственное предписание, краеугольный камень всечеловеческой семьи и порядка,- это Пушкин-то, сказавший: "Подите прочь - какое дело поэту мирному до вас!"? А мы не обижаемся, нам всем до него дело, мы признаем его чару над нами и право судить обо всем со своей колокольни.
Kkkkkk Чистое искусство - не доктрина, придуманная Пушкиным для облегчения жизни, не сумма взглядов, не плод многолетних исканий, но рождающаяся в груди непреднамеренно и бесцельно, как любовь, как религиозное чувство, не поддающаяся контролю и принуждению - сила. Ее он не вывел умом, но заметил в опыте, который и преподносится им как не зависящее ни от кого, даже от воли автора, свободное излияние. Чистое искусство вытекает из слова как признак его текучести. Дух веет, где хощет.
Kkkkkk И забываю мир - и в сладкой тишине
Kkkkkk Я сладко усыплен моим воображеньем,
Kkkkkk И пробуждается поэзия во мне:
Kkkkkk Душа стесняется лирическим волненьем,
Kkkkkk Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Kkkkkk Излиться наконец свободным проявленьем...
Kkkkkk
Kkkkkk Полный текст Андрея Синявского можно прочитать здесь: http://lib.rus.ec/b/55591/read
Kkkkkk
Kkkkkk

Коль скоро мой отзыв на "отзыв Ляли" по поводу Абрама Терца "Прогулки с Пушкиным" по неизвестным мне причинам обрезан "на самом интересном месте" - вот ссылка интересующимся на полный текст выступления - http://forum.anthropology.ru/viewtopic.php?t=10113

""Нет, это не обрядовое обрезание текста , и не экивок в сторону каких либо фасеточных эмоций, это такой движок аштимеля, где комментарий не рассчитан на такую глубину изложения""

Канцелярская крыса.

С Вашего позволения я доитожу ...ваши исследования с обозначенной ссылки
И еще, я вернусь к вашему Пушкину,не хочется по верхам, он для меня фигура знаковая, как и все кто, тоже этой религии придерживается.Ну и есть много чего стало точкой на 1 .

Если это - состояние, то мы видим перед собою какого-то истукана; если это - движение, то наблюдаем бурю, наводнение, сумасшествие. Попробуйте, суньтесь к Поэту: - Александр Сергеевич, здравствуйте! - не отзовется, не поймет, что это о нем речь - о нем, об этом пугале, что никого не видит, не слышит, с каменной лирой в руках?
Поэт на лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал...
Аллегории, холодные условности нужны для того, чтобы хоть как-то, пунктиром, обозначить это, не поддающееся языку, пребывание в духе Поэзии. Мы достигли зенита в ее начертании, здесь кончается все живое, и только глухие символы стараются передать, что на таких вершинах лучше хранить молчание.



Вот это «ненахождение лица» и есть ПРЕДЕЛЬНЫЙ «эвфемизм», до которого только и может достичь «логика» ТАКАЯ КАК ЕСТЬ и который потому не в силах преодолеть и Андрей Синявский (как, впрочем много позже Пушкина – и Ницше, как вплоть до нынешнего дня – и вся Гуманитарная Академия). Но весь этот «холод вершины», где «кончается все живое», мгновенно оживает – если вдруг увидеть за ним исконное и сугубо ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ «смысловое начало», освященное так и не «зафиксированным» наукой Шестым Чувством – чувством с инвективой «одолеть неодолимое» и в Мире Без Смысла – «обрести смысл». В нем овеществлено сугубо животное «стремление» покрыть вдруг открывшийся взору Особи «феномен времени», каждое мгновение которого физически переживается «организмом» - но фантом которого и виртуален и неуловим. Время нигде не дано «как предмет», и если трехмерность пространства хотя бы «расчерчена координатами», для ориентирования по которым и эволюционно вызрели традиционные «пять чувств», то восприятие «дымки времени» могло возникнуть лишь из чудовищной силы потребности в «этом» Времени «найти свои концы». Громада и неотвратимость Смерти – проблемы сугубо индивидуальной, виртуальной, «перспективной» - вот тот колоссальный стимул возбуждающий небывалое «смысловое чувство». Т.е. на изнанке «животного стремления» с выходом на рефлекторно-языковую «поверхность» с необходимостью (и если угодно – с «генетическим случаем») вызревает чисто человеческое «чувство-стремление» - СТРЕМЛЕНИЕ К «ИСТИНЕ». И синявское «не поддающееся языку пребывание в духе Поэзии» - это Пушкинское освоение «сердцевины души», в своей «истукановости» содержащей всю потенцию «движения», «бури, наводнения, сумасшествия». Только в Чистоте Смысла («Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана?») искусство как бы свёрнуто, т.е. – и «бесцельно», и «безлико», но катализируясь в Личности, Художнике оно тут же оживает, разворачивается и получает «направление движения»: Стремление «включает» Поиск.
Цитата:
Его искусство настолько бесцельно, что лезет во все дырки, встречающиеся по пути, и не гнушается задаваться вопросами, к нему не относящимися, но почему-либо остановившими автора. Тот достаточно свободен, чтобы позволить себе писать о чем вздумается, не превращаясь в доктринера какой-либо одной, в том числе бесцельной, идеи.


Конечно же, у самой «бесцельности» нет никакого стимула «лезть во все дырки», но даже не зная «названия» этой распирающей Поэта изнутри «энергии бесцельности», Синявский без сомнения ее чувствует – «как свою», отсюда его «трактовки и наблюдения» Пушкина «с некоторого уровня» поразительно точны и актуальны. Его доктрина «чистого искусства» явно полемического свойства, явно противопоставлена совковой идее «соцреализма»: свобода художничества – вот где главный «криминал» статьи, контрапунктирующий всей убогой реальности «развитого социализма». Но она же – и верный рефлекторный путь к Общей Идее искусства: от «бесцельности» до «смысловой сути» искусства – лишь один шаг и пусть автором он не сделан, но его отрицание какой бы то ни было «посторонней тенденциозности» для искусства, кроме СВОЕЙ СОБСТВЕННОЙ, - самый важный «первый шаг» понимания Пушкина:
Цитата:
Чистое искусство - не доктрина, придуманная Пушкиным для облегчения жизни, не сумма взглядов, не плод многолетних исканий, но рождающаяся в груди непреднамеренно и бесцельно, как любовь, как религиозное чувство, не поддающаяся контролю и принуждению - сила. Ее он не вывел умом, но заметил в опыте, который и преподносится им как не зависящее ни от кого, даже от воли автора, свободное излияние. Чистое искусство вытекает из слова как признак его текучести. Дух веет, где хощет.


Вот это «веенье» свободного духа и есть «пушкинское ядро» российской ментальности. Оно перманентно самовозобновляемо в каждом новом поколении, оно неуничтожимо как «язык-Пушкин» и оно же содержит в себе «мощь разрушения» всех «окаменелых истин» - из кажущейся «бесцельности» Пушкинского творчества, из одной только девственной чистоты «стремления к истине». Может быть именно потому русским и «нечего терять» (как выразился в другом месте сам Синявский в нижеприведенной цитате), что они «благодаря Пушкину» ближе всех остальных народов мира к «истине смысла», в отношении которой все «логические истины» - лишь паллиативы, лишь временные меты – как ступени восхождения на новый виток общечеловеческого развития:

"Всё-таки самое главное в русском человеке — что нечего терять. Отсюда и бескорыстие русской интеллигенции (окромя книжной полки). И прямота народа: спьяна, за Россию, грудь настежь! стреляйте, гады! Не гостеприимство — отчаяние. Готовность — последним куском, потому что — последний и нет ничего больше, на пределе, на грани. И легкость в мыслях, в суждениях. Дым коромыслом. Ничего не накопили, ничему не научились. Кто смеет осудить? Когда осужденные."

Но Пушкин не только ИСТИНА (в «стремлении к истине»), но и ИДЕАЛ – тот «нескромный» идеал художника, по которому исподволь «равняется Русь». Посвятив себя искусству, «уйдя в поэты, как уходят в босяки», А.С. Пушкин одной только высотой своей поэзии освятил свой жизненный путь, не говоря уже о том, что и для современников всегда был образцом «чести и достоинства». О мысли же Пушкина (Баратынский: «Обилие мыслей! Пушкин – мыслитель! Можно ли было это ожидать!»), широте кругозора, легендарном остроумии, диктаторе моды, вхожести во все двери высшего света, умении в каждом видеть Личность ("У всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная с будочника и до царя"), чувстве вкуса и т.д. и т.п. – написаны «горы фраз», при том, что и у Синявского все это подано ярко, выпукло – но как бы с «фигурой умолчания», «в обход» тезиса о «ничтожности и пошлости» Пушкина-человека. «Нет истины, где нет любви» - и это ли «пушкинское» - не идеальное кредо общего отношения Человека к Жизни, и не этим ли «светлым началом» пронизано все его творчество? Искусство «как таковое» - удел схоластов-теоретиков, но оно всегда конкретно и «пушкинское искусство» это растворенная в слове Личность поэта – в каждом слове, где его «частичку индивидуальности» не отщипнешь как от «целого мякиша». Вот в чем механизм актуализации «в реципиенте» его идеала, при том, что Пушкин «писал как дышал» - нимало не стараясь «понравиться всем»:
Цитата:
У чистого искусства есть отдаленное сходство с религией, которой оно, в широкой перспективе, наследует, заполняя создавшийся вакуум новым, эстетическим культом, выдвинувшим художника на место подвижника, вдохновением заместив откровение. С упадком традиционных уставов, оно оказывается едва ли не единственной пристанью для отрешенного от мирской суеты, самоуглубленного созерцания, которое еще помнит о древнем родстве с молитвой и природой, с прорицанием и сновидением и пытается что-то лепетать о небе, о чуде. За неимением иных алтарей искусство становится храмом для одиноких, духовно одаренных натур, собирающих вокруг щедрую и благодарную паству. Оно и дает приют реликтам литургии, и профанирует ее по всем обычаям новой моды. Сознание своего духовного первородства мешается с эгоизмом личного сочинительства, сулящего поэту бессмертие в его созданиях, куда его душа ("нет, весь я не умру...") переселяется, не веря в райские кущи, с тем большим жаром хватаясь за артистический паллиатив. Собственно, обожествленное творчество самим собою питается, довольствуется и исчерпывается, определяемое как божество, по преимуществу негативно: ни в чем не нуждающееся, собой из себя сияющее, чистое, бесцельное.


Да – пушкинский идеал высок, и не только потому, что он «по-пушкински запределен», но уже хотя бы потому, что он – творческий. Вот в чем по-преимуществу его «гоголевская будущность»: «русский человек в его развитии», «через двести лет»… - а и правда ли – не погорячился ли «носатый битник», что «к этому сроку» Творчество станет нормой нашего бытия? Как бы - не припаздываем ли?...
Цитата:
Состояние непроизвольной активности, вечной, беспредметной влюбленности, счастливой полноты совмещается у поэтов с монашеской жаждой покоя, внутренней сосредоточенности, с изнурительным, ничему не внимающим, кроме своего счастья, постом. Сравните: конфликт с миром, разрыв с моралью, с обществом - и почти святость, благость, лежащая на людях искусства, их странная влиятельность, общественный авторитет. Пушкин! - ведь это едва не государственное предписание, краеугольный камень всечеловеческой семьи и порядка,- это Пушкин-то, сказавший: "Подите прочь - какое дело поэту мирному до вас!"? А мы не обижаемся, нам всем до него дело, мы признаем его чару над нами и право судить обо всем со своей колокольни.



Но идеал Пушкина – и вообще «камень преткновения» для теоретизаторов любого толка. Что значит знаменитая его максима: «Поэзия выше нравственности - или по крайней мере совсем иное дело»? Самое забавное, что в рамках традиционной рефлексии дилемма искусство – нравственность вообще не может быть разрешена «положительно». В идеализме – это соподчиненное понятие в иерархии бог-нравственность-искусство, что для нас однозначно неприемлемо. Без Волевого же «самодействующего начала» - в существующей традиции материализма – «соподчинение» распадается и «по логике» - или/или: или доминанта «нравственности», но тогда все искусство превращается в «притчу», в иллюстрацию «моральных норм»; или же искусство «самостийно», но тогда и априори «безнравственно». При этом каждая из «контрадикторностей» без сомнения «искренна» и, наверное, содержит «свою правду», но очевидно - что лишь часть Правды и их контаминация в Едином исключена. И лишь через «посредство Смысла» между этими «безусловными категориями» возникает «равновесие».
Ядром любой морали всегда была и остается «совесть». Первое же попавшееся словарное определение – как и ВСЕ аналогичные ему: «Совесть – способность человека критически оценивать свои поступки, мысли, желания, переживая и осознавая свое несоответствие требованиям долга и идеала» - интеллектуально беспомощно и жалко, поскольку «без бога» предполагает примат Общего над Частным, поскольку «долг и идеал» - это доктрины Общины, общины - по условию «бессмертной» и которой поэтому и дела-то нет до Страха Смерти каждого из «общинников». И вот что же такое Совесть из «концепции смысла»?
При безусловном изъятии из Ирреала «божественного начала» Проблема Смысла – как было показано ранее – инициирует неистовое стремление этот «смысл» обрести, и это было бы «чистой метафизикой», если бы не было «эволюционно» закреплено в «физиологии» Целостного Организма. Вот это «стремление к истине» и есть основа совести, что нашло свое блестящее выражение в формуле С.Я. Франка: Совесть есть «свободное внутреннее сознание правды». И пусть автор был «закоренелый креационист» и под «правдой» понимал «бога», его дефиниция совести «в чистом виде» категорически приемлема и для «материализма». Иными словами, Совесть не есть «априорная ипостась» - она «вторична», зависима и инициирована Смыслом, и в триаде «смысл – совесть – творчество» занимает свое вполне определенное место в неразрывном «молекулярном центре-единстве» Сознания. Как «смысла» нет без своих психологических инвектив, так и «совесть» без опоры в «животном стремлении» Личности проваливается в метафизическое блудословие, так точно и ассоциативная суть «творчества» без центрирующего стержня в Смысле тут же впадает в хаос и рассыпается на бессвязные куски.
Именно потому искусство («поэзия» по Пушкину) и «выше нравственности», что «в лице творчества» являет собой первичную категорию Сознания, тогда как «мораль» даже и не вторична, а «через веру» в отношении Смысла - в лучшем случае «третична» и будучи лишь «произвольно-логической» линией «смысловой сути» Совести – действительно относительно искусства – «имманентна», т.е. представляет «совсем иное дело». Искусство, тем самым, это «смысловая бомба на взводе» под «логическим задом» Человечества - со всем своим «накопляемо-готовым», со всей своей вот уже более 500 лет хранимой «провиденческой сутью», ждущей лишь искры «критического момента» для перевода ментальности на новый – «смысловой» - язык рефлексии. И в этом смысле материализм (как «старый», так и «новый») – отнюдь не выдумка досужих умов: добавив к филигранной формуле Франка "прозрение" Виктора Франкла - одного из столпов психоанализа XX века - мы получим "ключ" к пониманию объективности ЕГО вызревания как мировоззрения: "Ведь я не могу хотеть верить, хотеть любить, как и не могу заставить себя надеяться, не покривив душой". Т.е., если я действительно, искренне стремлюсь к Истине и не довольствуюсь как правило - дутыми Авторитетами, то заставить меня ХОТЕТЬ чему-то "верить" и на что-то "надеяться" вопреки моему "свободному внутреннему сознанию правды" - нельзя. Иначе: право человека "на выбор" никто ни отнять, ни отменить не в состоянии. Но выбор этот - не ставка в казино "наугад" на красное или черное, где можно спустить "лишь последние штаны". Здесь "на кону" стоит Жизнь с ее "смыслом" и "правдой", и в ответе в конечном счете мы всегда лишь перед самими собой. Разве что следует помнить, что критерий Личного Произвола - "нравится/не нравится" ("любо - не любо", "а вот такое я говно") - покрывает лишь поверхность «неопределенности» Смысла, так сказать - "оболочку" явления, за которым, если покопаться и пойти до конца, лежит либо животный смертельный страх – а с ним и закупорка Сознания догматом «веры, любви, надежды», либо чувство собственного достоинства и вера в свои творческие силы – а вот здесь-то и Пушкин...
Потому-то Пушкин – как бы не старались его «залоснить», «подретушировать» - не икона, не «давно усопший Символ», но для «виждящих и внемлющих» - Живое Слово и вслед Андрею Синявскому вторим: «Гуляя сегодня с Пушкиным, ты встретишь и себя самого» (добавим - если, конечно, «захочешь и сможешь»).