Он никогда не говорил с женщинами,
будучи трезвым.
Он находил тысячу причин, чтобы молчать
и думать,
чтобы говорить с теми,
кого за женщин не считал.
Он искал работу,
и ему было плевать на дождь -
он все равно искал, исполненный неистовой решительности
и гнева.
Работодателям тоже было
наплевать на дождь в январе -
они по-прежнему упорно и нагло
не отвечали на его письма.
Он был трезв и ждал лучших времен,
он был лучшим
представителем своего типажа.
Многочисленные вечера проплывали мимо окна,
будто лещи в проруби,
затем их чешуя отражала свет в многочисленные ночи,
ночи из-за этого светлели.
Он никогда не говорил с женщинами днем,
находил тысячу причин, чтобы днем оставаться
совершенно трезвым - хотя бы для того,
чтобы молчать
и думать,
чтобы говорить с теми,
кого за женщин не считал - особенно днем.
Он никогда не рассказывал им о том,
как привязан.
Дни кружили мимо окна,
будто окуни в ведре,
работодатели оставались на месте,
мимо него.
Он никогда не пил больше, чем нужно,
чтобы быть в состоянии говорить,
и меньше, чем нужно, чтобы быть в состоянии
говорить с женщинами.
Тогда-то он поднимал грустные подобревшие
глаза и лишался качеств лучшего
представителя своего типажа.
Тогда-то его женщина понимала,
что она, оказывается, женщина,
не смотря на то, что по-прежнему
говорила только она.
В окне поблескивал щербатый рыбий хвост.