СВОДОНЕБ

«НАТУФИЙЦЫ»

Луна шептала над Землей в объятьях тысячи сверкающих ночей,
На Плодородном Месяце взошли ряды дубов Евфратовых полей.
Заколосился стебель ячменя под солнцем жарким,
Серп с ручкой костяной мелькнул мгновеньем ярким.
Пшеница дикая в народе возвестила храм,
Вкус миндаля, фисташки и инжир к столам любимых дам.
И скромный эммер прорастал в тиши песочной,
Лачуги на камнях ветвились изгородью прочной.
Следы газели, шерсть овцы и молоко козы чуть дикой
Кормящим матерям от той реки великой.
Иерихон под звук был заклеймен стеной поющей,
Под ней лежали черепа без тел – могилы красочных глазниц, несущей…
Все новые заботы на полях, рождение детей и песни на углях.

Вот хлебный бог растет из под земли наверх,
Невеста изо льна целует тело,
Горящая земля размазана поверх сосудов тех,
Что приготовлены для праздника небес умело.
Припасена соленая свинина, и медный змей струится меж барханов,
Стеклом армянских гор засыпана равнина, на западе - поход турецких караванов.

«ЧАТАЛ-ХЮЮК»

Анатолийское счастье из глинобитки стать дворцом,
Водой из рек затоплено ненастье в рисунках стен, от зеркала лицом.
Канал божественных озер рисует конуры скульптур,
Из храма выгнан фантазер, принесший ласковый пурпур.
Ткачи лучом природным свяжут, корзинщик мягко пригласит,
Когда кузнец-литейщик скажет, что медь дорогу отворит…

«ХАССУН-ХАЛАФ-САМАРР-УБЕЙД»

В печи хассунской горшки обжигают, теплый очаг и ветреный зной,
Охотник-халаф на зерно обменяет шкуру животного, бывшего мной.
Двуречье самаррское кормит селенья, медленный воздух, крепкий остов,
Разбойник далекий, путник волшебный, озеро-дух и цветы из песков.
Рыба Убейда взрастила шумера, скромный алтарь и внутренний брат,
Запись на глине запела, взлетела, строя ступеньку на век, в зиккурат.

«ШУМЕРЫ»

Богатство посоха искрится по долинам прекрасным ожерельем из пера,
Все эны правящие повсеместно собрали в житницу народ, позвали гончара,
И объявили пивоварам, хлебопекам местным, всем каменщикам, также кузнецам
Решение великого Энлиля, премудрого и сильного Отца.
О судьбоносности им избранных земель, о том, что знаки будут клинописны,
Что праведности новая модель на пыль времен не будут жителям его неинтересны.
Ниппур гремит дождем в ладье небесной, тростник шуршит, ребенка пряча в тишине,
Когда-то времена урукские запечатлят в гончарном круге, в песочной, огненной и яркой вышине.
Лугаль ведет тому записки, жрецы поют о днях земли,
Урукагина в Лагаше стремится законы милосердия внести… тому вторая чаша вылилась во тьму веков –
К воинственному Эа из иных миров,
Зерно в подвал, детей в ковчег, небесный водный человек, потоп персидский, свят Дильмун,
Великий Тигр опекун – теперь пристанище загорного Элама, кассита, гутия, иного храма.
Кошачий глаз от запада искрит, Египет-медник златый, из династий, в Мемфисе святом орла заговорит,
Раскаты колесниц подземного героя, сестра богов в одеждах легкого покроя,
Душа ее растянет сеть над вольником пустынь, в сердцах пророков мать Аккада,
Из плодоносящих райских твердынь грядет вне времени воспетая награда.

И поднял царь кирпич в корзине, избитый Киш возобновить,
В гробницу предков он направился, ликуя, свечу из воска там установить.
Но тьма от Марса вновь метнула в Загрос лохматую и черную стрелу измены,
Когда правитель Уммы на Ефрате стал делить богатства, и искать сынам земли замены.
Семь городов сложили злобу на котле иллюзий, пусть варится венец кровавых дум,
В дыму пожаров слышен ропот козий и богу ярости не чужд их терпкий и мятежный знойный шум.

«АККАД»

Царевич рос, подброшенный судьбой к дверям святого храма,
Саргоном назван был гроза разбойников прекрасного Элама,
В оазисе песков, прожаренного мяса, свежей рыбы, берега реки,
Семиступенчатая ряса, солнце вод узоры распускает на мече, Энлилю вопреки.
Саргон встряхнув три капли на лице, готовится к походу,
Лугальзагисси там воздвиг могучие холмы и камни башен, обуздав природу.
Кровавая Луна молочно-алым блеском пишет в календарь явление,
Восточным криком будит войско царь, бессонной ночью опознав видение.
А сон его принес в сиянии болезненную весть, спустившись в ад на три ступени, он услышал лесть,
Копье блестело, кровь текла внизу, плясала месть.
Один заход и раненых не счесть, вторая битва – колотилось войска сердце,
Но третий клин сломил изменчивую честь – наградой станет божья сила на границе.
Теперь за кубком златым иль бочонком пива рассказывают дети воинов старых в круге,
Что непокорный ветер, колесо-мерило, охвачен был великим дедом из его округи.
И внук Саргона – Нарамсин теперь сокровища двуречья охраняет,
К нему с пытливых склонов гор коварнейший чужак грозит и разрушения причиняет.
Сломили старые враги династию царей долинных, не слышно уж десятки лет их звуков,
Заполонила землю туча огненных дождей, сменили лиры свист разящих стрел из луков.
Лохматый гутий сел на трон Евфрата, погибла ткань родов последнего шумера,
Аккадская плеяда их святого брата спустилась на восток как роковая птица-полусфера.

Ур, Урук, Ниппур, Эриду – стройка веры, свет эпохи,
Царь Ур-Намму стан возводит, столько лет копились вздохи.
В южном крае, где шумеры раскрывали миражи,
Башни взвились, горцев гнали, диких праведников лжи.
Век открылся новых мыслей, любо стало посмотреть,
На израненной, подвижной, глади рек, пшена полей,
Божья вена кормит стаю, в храм под дождь, вином залей.
Сестрица Керха и пустыня границам ткут мечты дозор, не спит красавица-святыня, таит в себе лихой зазор…

«АМОРЕИ»

Жар и воды оплелись в диск изменницы-судьбы, сахар зноя, песнь песка,
Одинокая колючка расцветает из борьбы, страх изгоя, пар виска.
Бедуин восстал на землю, что раскинулась средь гор,
Тихий омут выпускает из-под вод своих злой взор.
Наступая с саблей острой, дождь как милость, кровь-песок,
Аморейская беглость, тучность войска, боль-висок.
Из Сирийской пучины мечет ядом как икру, на урукские наряды, на смиренную игру.
Но удар нанес бог горный, эламитской бородой
Стер династию Ур-Намму как песочный замок мой.
Аморей же расселился на ковре истлевших дум,
На Евфрате и на Тигре зазвучит их новый шум.

«АССИРИЯ»

Бледнели храмы при Загмуке, когда отряд вошел как вор под купола,
С кинжалом медным при смертельном звуке расправа страшная в том городе была.
Ашшур тот град, на Тигре плыл красивой тишиной,
Шамшиадад, бессмертный аморей, пришел с уродливой женой своей – войной.
Торговый городок мой, навеки оседлав волну времен, гнездом богатства стал
Столичным центром и страстей чудной
Эпохи новой и семян решений волевых, Эшнунна от Аккада и старый бородатый черт, все тот же горный эламит
Трясут покои и запасы золота Ашшура, и умер сам Шамшиадад, а город пал, эпитафически танцуя.
И под стопами северной Ассирии рожден был Хаммурапи в тростнике, что водоносом Акки на ноги поставлен,
Теперь его рука-владычица во храме ищет власти в тайнике, и Вавилон провозглашен, и новый перстень вплавлен.