В распутицу извилин вещества,
чей цвет уныл, как дума Ермака,
мне спутница, зелёная тоска,
растит печаль, печаль моя чиста...
С назойливостью банного листа
ты льнёшь ко мне и кажешься близка.

Тебя призрев, я не презрел невзгоды.
Я не прозрел, что трезвость есть добро.
По прежнему, как нищего метро,
меня влекут хмельные “Пиво-воды” –
я сею вздохи, пожинаю всходы,
про невозможность проживанья, про

моих запоев вязкие глубины,
моих устоев фиговый листок…
Из чайника пронзительный свисток
и клекот твой, отнюдь не голубиный,
войдут в меня, как ножик перочинный,
и облетит последний лепесток

ромашек встреч, сиречь сплетений
растений рук. Так, в зябкой пустоте,
деля на два задумку о мечте
и, спать ложась, себе застелим тени.

Голубит наползающую темень
лишь пламя губ... на газовой плите.