(картинки из ассоциативного потока)



Вода смотрела мальчику в глаза,
в ней отражались облака и птицы,
и не было на берегу людей.
На сиротливой отмели песчаной
он сторожил свой белый поплавок
и отвернуться от реки не мог.
Сидел, как зачарованный, под ивой,
худых колен уже не отличая
и онемевших пальцев от песка.
Вокруг него дрожали отраженья:
какой-то мальчик, птицы, облака.
Оцепенев, он смутно вспоминал
себя – еще до своего рожденья,
смотрел на убегающую воду
и радостно ее не понимал…
А за рекою солнце угасало,
в песке блестела мокрая слюда,
блестела банка ржавая с червями –
и нищим светит радость иногда.
Сквозь облака ему светила радость!
И мальчик прятал удочку в песке,
чтоб не засохла и не очерствела.
Бежал домой голодный, налегке.
Вставало солнце – он бежал к реке.
Его насквозь просвистывали птицы,
его рубахой хлопала гроза.
Вода смотрела мальчику в глаза.
Моргали и отряхивали капли
пугливые ресницы камышей.
Из городских развалин, из подвала
его тянуло и тянуло к ней!
Она в глаза смотрела и моргала…


(Игорь Шкляревский, Летописец реки или хроника забытых радостей, весенних бабочек-поденок, страданий местного значения)

***


…а отражение было глубоким. Как колодец. Почему именно – колодец? Потому что отдаленное видится из глубин. А из него, как ни странно, небо и звезды кажутся гораздо ближе, ярче, ясней. Внизу – вода, вверху – небо. Бездонность-вечность с двух сторон, и какая из них важнее – не понять. Обе, наверное, важны. Для Шкляревского, по крайней мере. Он необычайно точно улавливал невидимую связь между земным и высшим, между природным и сверхъестественным. Простой сирота своего времени, выживший и вышедший из лихолетья, находящийся между двумя бездонными вечностями.

Колодец – в нем слова эхом разлетаются в обе стороны. Одной – поглощаются, другой – уносятся. Но там и там в них даже не вслушиваются – скорее всматриваются. Эхо получается чуть-чуть приглушенным, неясным и сдержанным. Для нас. Это оттого, что есть рамки, стены, за которые редко кому удается выйти. Вся жизнь течет в этих рамках, как река в берегах, как значение в слове, как кровь в сосудах. И горе, когда они разрушаются, отдаляются или исчезают совсем. Не то чтобы от этого плохо течению. Нам, нам плохо – человеку, который заключен еще в одни рамки, телесные. И если он за них выходит, то уже не возвращается, становясь эхом. Отзвуком. Отсветом. Отражением. Отображением себя собственного. Образом себе подобного.

А верх и низ тем временем испытующе смотрят друг на друга глазами мальчика, не мешая, не возражая, не вмешиваясь – потому что всему свой черед, всему свое течение и всему свое время. В одну и ту же воду нельзя войти дважды, как нельзя увидеть дважды одно и то же отражение. И мы вот так, как мальчик, потом будем сидеть где-нибудь и пристально всматриваться в свое отражение на воде и смутно вспоминать – себя же до своего рождения. А пока только лишь вода и небо вглядываются в тебя самого, и ты, находясь в парящем состоянии между ними, понимаешь, что всматриваются даже не в тебя – а через тебя друг в друга. И прошлое, и будущее пронзают тело течением времени: с одной стороны – это время, которое прошло через тебя и стало памятью, с другой – время, которому еще предстоит пройти, и оно пока больше похоже на беспамятство.

Удивительное ощущение гипнотичности, в котором ты просто паришь в подвешенном состоянии, но не можешь сдвинуться ни туда, ни обратно, потому что – не дано, потому что – знай свое место, потому что – у каждого сверчка свой шесток и потому что – все само придет с течением времени. Великая вещь – инерция. Именно она является вечным двигателем и вечным движением, которое ни на секунду не перестает быть. И кто сказал, что параллельные не пересекаются? А как же пространство между ними? Оно ведь не полое, поэтому природа и небо, как два параллельных потока, удивительным образом сходятся на человеке, который может проявляться только в трехмерном пространстве и только в физических рамках своего тела. Там главенствует время. Оно отмеряет все – реку, камыши, рыбу, мальчика, песок, который, пройдя через обозначенные ему рамки во времени и пространстве, становится слюдой… И так до бесконечности – ничто не исчезает, а перерождается и принимает новые состояния, переходя из одного параллельного потока в другой.

Сижу на самом краешке земли – бросаю камешки в вечность. Брошу – и слушаю, как отзовется. До-о-о-олго они летят до дна. Не дано мне услышать, как они касаются воды и как переходят в параллельный поток – только с чужих слов понимаю, насколько это таинственно. Со слов таких, как Шкляревский. Ему дано – он все это видел. Глазами неба. И сумел донести до нас. Именно это послесловие длится, длится и длится. Отражением на воде. Эхом над рекой. Шуршанием камыша. Туманом в бесконечности. Нельзя здесь кричать – нельзя потому, что можно нечаянно вспугнуть. Рыбу, мальчика, реку, отражение, себя…