Свет лился в вечерние окна, подглядывая, и оставался там до утра или навсегда, если ему нравилось. Всё равно что – мебель, цвет и фактура стен, волны штор или мягкие изгибы спинки кресла, а может, мимика лица. Именно лица, не задумываясь об этом , делают комнату живой, даже если давно её не навещали. Где-то остался бывший взгляд на полированной глади книжного шкафа, заблудившийся навсегда в зеркале стекла и корешках подобранных не по размеру, а цвету книг. Кто хотя бы однажды был в этой комнате, незримо или случайно, мысленно или реально, оставив несколько фраз, рассыпавшихся неслышным эхом по потолку и углам, кто обронил ноты, сбежавшие из чужих музыкальных альбомов, или хотя бы однажды вспомнил о ней и сталкере мысли, остался в ней навсегда. Все, кто хотел, но не мог в неё войти, все лица, действия и ожидания, жили в ней в том измерении, где время переходит на «ты» границы внутренних миров.

Нежный молочно-шоколадный оттенок уличных фонарей устало ронял блики на стёкла. Стекая с подоконника на пол, он менял оттенок и вскоре становился совершенно прозрачным. Сверху звучала негромкая музыка саксофона. Воздух дышал ванильным запахом свежей выпечки. Камелёк аромолампы наивно пробовал победить пространство лавандой, но дрожжи умеют договариваться не только с воздухом , но и с носом , и аромат булочек тихо опускался по поверхности ветхого канапе, рядом с чашкой земляничного чая..

В комнате, небогатой убранством и мебелью, по обе стороны окна расположились старые тучные кресла, в одном из которых расслабленно притаилась тень, похожая на расправленную рубашку с кружевными манжетами . Стены начали вечерний лепет беседы с зеркалом об отражении венецианского канала верности. И хитрое стекло почти всегда оттягивало известное заранее соглашение ради спектакля пробуждения обычно молчаливых стен. Серебряная амальгама медленно настраивала движок внутреннего восприятия на вечер и казалось, что геометрия комнаты меняла контуры , сглаживая углы и округляя стены до сферической кривизны.

Саксафон плакал то нежно, то жалобно, за окном долгожданный зимний праздник суетился человеческим гомоном и шорохом подарков, и только в комнате ощущалось вековое спокойствие и неспешное постукивание минут друг о дружку каплями янтаря на старых отполированных чётках.

Воздух звенел серебряной челестой тихих слов, отпущенных, но не сказанных. В них звучала музыка благодарности и аромат сожалений, ветер предположений и сиюминутный щелчок оправданий. Глубокий мятный тембр тишины пеленал каждую мысль как кокон бабочку, которая обязательно улетит, когда ей хватит времени и тепла. Звуками стихов, а может слов, которых еще не было в особом языке ночи. Потому что птицы разговаривают с небом не о том, что можно назвать или увидеть.

Образы были объёмные, и едва коснувшись светлой тени на кресле, опускались белым листом бумаги, сотканным из того измерения, которое нельзя было узнать глазами обычных хрусталиков.

Когда музыка уронила последнюю ноту, тишина как осенний лист упала на землю ночи. Лившийся с улицы свет поёжился и уполз обратно на тротуар, открыв по дороге форточку. Фаэтон фотона, не успевая за волной, нарисовал на стекле на прощание перевернутую руну верности и исчез, оставшись только памятью комнаты. Часы пошли в обратную сторону, тень рубашки на миг вспыхнула и растворилась совсем.

Она подошла собрать белоснежные листы и погладила кресло по спинке, обращая к нему прозрачный детский голос со страниц.

…У нас опять всё получилось. Он так его не любит, но мы молодцы, как думаешь, он нас еще напишет?

Она прижала бумагу ближе, случайно коснувшись губами уголка непослушного листа, оставив несколько точек перламутра.

Пленное время сбросило с полки на пол рыжие янтарные чётки, и в воздухе запахло сосновой смолой.Одна бусина растеклась и из неё вылетела маленькая мошка. В углу зашелестел осенний букет кленовых листьев и послышалось мягкое поскрипывание проснувшегося сверчка. Время ничего не могло сделать с тем, что не подчинялось ни его капризам, ни даже приказам Вечности. На то они и ценности, чтобы оставаться, вопреки благодарности невозможного. Вечные бесценности…Часы улыбнулись и побежали назад к восходу и Востоку. Тонкий мир праздновал глупую победу.

А где-то далеко, распахнув часовые пояса, упали в руки никем не понятые и не сказанные слова.

Токайское вино оказалось слишком поворотным. Они опять отменили утомительный новый год.

Он, поправил ветер, повернув флюгер на юг , достал из воздуха легкое перо, обмакнул в вечность и написал на крахмальном бумажном манжете несколько слов. В воздухе проснулся аромат свежего хлеба . На западе проклёвывалось утреннее солнце. Серебряная копейка полной Луны упала на ладонь и зазвенела. Бес серебряный – подумала она…Лилит - запели капли зимнего дождя. Менять прошлое легко и приятно, когда не знаешь, кому.