Был тихий августовский вечер. Из тех самых пограничных вечеров, когда, несмотря на тепло, в воздухе уже чувствуется дыхание осени. То ли небо вдруг становится выше, а звезды – ярче и холоднее, то ли кузнечики стрекочут как-то уж совсем самозабвенно, то ли ветер приносит новые, совсем не летние запахи…
На крыльце сидели двое. Он был уже старик, грузный и тяжелый, с той неуверенностью в собственном теле, которой награждают возраст и болезни. Чаще всего телесная немощь – единственное, чем одаривает нас время, но в данном случае оно, кажется, было слегка более щедрым, чем обычно: в его манере держаться, в повороте головы, в ясных по-юношески глазах ощущалось что-то помимо усталости от прожитой жизни. Мудрость, спокойствие, умиротворенность. Все то, чего обычно не хватает молодым и менее опытным. Таким, как она. О, она была полной его противоположностью – непоседливая, легкая, верткая, как осенний лист, сорванный с ветки внезапным порывом ветра. Чувствовалось, что ей так и хочется вскочить и пойти-побежать куда-нибудь по ночному лесу, не разбирая дороги, лишь бы утолить жажду движения. Но она продолжала сидеть рядом с ним, словно его спокойствие сдерживало ее, заставляло где-то даже против воли играть роль примерной девочки.
Они молчали. Впрочем, это было обычное их состояние, вполне комфортное для обоих. И если бы они умели говорить, то вряд ли им это было бы нужно. Они знали друг друга давно – всю ее жизнь и, как минимум, четверть его. Даже для людей это вполне достаточный срок, чтобы научиться понимать друг друга, не засоряя окружающее пространство шелухой слов.
Вдруг в темном ельнике метрах в пятидесяти от дома треснула ветка, потом что-то звучно ухнуло, пронзительно вскрикнула какая-то птица, чей покой, видимо, был потревожен, испуганным эхом ответила ей вторая, третья – и вот уже создалось впечатление, будто, продираясь сквозь колючие ветки, к крыльцу движется нечто большое и страшное. Она вздрогнула, насторожилась, в волнении потянула носом воздух – ее живое молодое воображение уже работало вовсю, рисуя картины пугающие и завораживающе одновременно. Она обернулась на него: так все-таки, что лучше – испугаться или позволить взять верх любопытству? Может, пойти посмотреть, что там такое происходит, в этом таинственном ельнике? Но его, как оказалось, предполагаемый монстр и не заинтересовал вовсе. Он лишь на мгновение равнодушно скосил взгляд в темноту и тут же отвернулся, явно предпочитая рассматривать вещи более приятные, хоть и привычные: скамейку в зарослях дикого винограда, стену сарая, которую не мешало бы перекрасить, а то старая краска уже совсем облупилась, клумбы с цветущими георгинами, фонарь, желтеющий в листве яблони… Она расстроенно вздохнула: в который раз ее жажда приключений не находила у него поддержки.
Минут пять она еще наблюдала более-менее пристально за хвойными зарослями, но потом тоже потеряла к ним интерес: монстр не спешил выходить поближе к свету, не трещал ветками, и даже птицы постепенно угомонились, заснули.
В доме тем временем зашаркали туда-сюда тапки, загрохотали кастрюли, заурчал разбуженным зверем холодильник. Потом скрипнула входная дверь, и по ступенькам крыльца скатился рыжий прямоугольник света.
- Коты, пойдете жрать? – громко – даже чересчур громко, пожалуй, - спросил голос.
Двое как по команде повернули головы, мигнули в унисон желтыми раскосыми глазами и широко зевнули, что должно было, наверное, означать «да ну нафиг» или «разогрейте попозже» или даже «ешьте сами ваше мясо».
- Ну не хотите, как хотите, - сказал голос.
Дверь хлопнула, закрываясь, и двое снова остались одни наблюдать тихое наступление осени.