***
Уже несколько дней стояла тёплая погода. Осень вступила в свои права буйством красно-жёлтых солнечных красок. Старшие ребята по утрам шли в деревню в школу, а после обеда собирали картошку на поле. Малыши выбирали из борозд картофелины и складывали их в вёдра, а старшие носили эти вёдра до телеги, в которую была запряжена Зорька, и ссыпали картошку в мешки. Эти мешки везли к кухне, а там Степанида стаскивала с телеги и с Риммой таскала их в погреб.
Однажды после завтрака, когда младший отряд вывели на прогулку, на крыльцо директорской квартиры вышла очень нарядная Мила. Из-под клетчатого красного с белым пальто с капюшоном торчал подол пышного розового платья, а в косички были вплетены огромные белые банты. Мила была как самая настоящая кукла на картинках. Ещё у Милки была кукольная магазинная коляска, в которой лежала красавица кукла. Малышня рассматривала директорскую дочку с нескрываемым интересом, но Милка с ними не зналась, она ходила по двору, катая колясочку, и важничала.
В обед выяснилось, что у Милки день рождения. Всем воспитанникам досталось по кусочку праздничного пирога с черникой, который испекла Степанида. А сама именинница впервые восседала за одним столом с детдомовцами.
Взрослые отмечали день рождения девочки вечером, когда воспитанники разошлись по спальням. Анна Ивановна принесла мензурку с медицинским спиртом, и нянечка сделала ягодную настойку. После тоста директор запела свою любимую песню «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд». Римма подпевала.
Потом Анна Ивановна предложила тост за коммунаров.
- Ох, девоньки, - раздобревшая директорша потянулась, зажмурившись от нахлынувших воспоминаний, - мне, ведь, в таких переделках пришлось побывать. Я, как замуж вышла, стала работать в избе-читальне. Это в девятнадцать-то лет! Но я была на всё село единственная комсомолка. Мы с Андреем тогда в сибирском селе жили, в десяти километрах от узловой станции, где служил муж. И вот зимой в селе праздник престольный был, мужики напились. Девчонка соседская, которую я читать учила, прибегает ко мне, а дело под вечер, темно уж, и Андрей на дизеле уехал. Ну девчонка и торопит, глазищи-то вытаращила, «Анна Ивановна», - кричит, - «папанька меня послал, бегите к нам скорей, вас сельские убивать идут!» Я пальтушку накинула и бегом на соседское подворье, а там на заднем дворе уже лошадь запряженная стоит. Сосед меня на дно кошевы толкнул, сверху тулупом набросил, а потом они с девчонкой его закидали меня сеном, и кошева тронулась с места. Ноги у меня обмерли дорогой: сосед-то на них сидит и покрикивает на лошадь, а мне пригрозил, чтоб не пикнула даже. А за нами была погоня. Так сосед хитрый был. Он как погоню-то учуял, сразу же лошадь поворотил и навстречу обидчикам поехал не спеша, ещё и песню затянул какую-то кабачную. Ну, думаю, пропадать мне, сосед решил, наверное, против своих селян не идти. Мужики его обступили, в пьяном кураже вилами в сено тычут, кричат: «Убьем комсомолку!». Я лежу, рот зажимаю, чтобы от страха не закричать или от пыли не чихнуть. И вдруг слышу, как сосед голосом таким смущенным просит их: «Брательники, не тычьте в кошеву, вы мне бутыль разобьете, специально на станцию ездил за вином». Где у него эта бутыль была, не знаю, а только отстали они от соседа, поехали догуливать. Но я ничего этого уже не слышала, сознание потеряла, потому нос и щёки отморозила. Сосед тогда кругаля дал, через хутора меня на станцию к утру только довёз. Зато уж Андрей больше меня в село не отправлял.
- Да, вот история! Как в книжках пишут. – Римма с нянечкой вздыхали и качали головой, переживая за директоршу.

Степанида пошла на кухню с грязной посудой: не всем же разговоры говорить, кому-то и убирать нужно. Дверь в кухню открыла и вдруг слышит какое-то поскрипывание.
- Эй, кто тут? - Степанида чуток струхнула после рассказа директорши, поэтому поспешила засветить керосинку. А в уголочке у плиты сидела Лизавета и всхлипывала.
- Ты чего, милая? Торты не хватило? Да я тебе сейчас чего-нибудь вкусненького принесу. - Добродушная Степанида припасла вкусненькое для себя, но этого заморыша было так жалко, что повариха решила с ней поделиться.
- Я не помню, когда у меня день рождения. – Лиза всхлипывала как-то тихо.
- Чего не помнишь?.. – Повариха опешила. - Как не помнишь? – Степанида вспомнила было про метрики детей, в которых должна быть указана точная дата, но опять растерялась, потому что архив сгорел.
Лиза продолжала тихо всхлипывать, отчего поварихе хотелось завыть самой.
- Ну, ты вспомни, как тебе день рождения отмечали? Ну, какая на улице погода была? Дождь, снег, может или листья желтые? – Степанида ожидающе глядела на девочку, размазывающую по щекам солёную влагу.
Но Лиза запомнила только зелёненькие клейкие листочки на деревьях, которые блестели от радостных солнечных зайчиков, в тот день, когда она последний раз видела маму. Они с мамой шли по дороге в детский садик, и совсем не хотелось расставаться, но мама очень спешила и даже не поцеловала Лизу. Больше девочка ничего про маму не помнила. Тогда из садика её никто не забрал, и она ночевала одна в детсадовской спальне. А потом пришла бабушка, у которой Елизавета с братом жили, но жили недолго, потому что бабушка в один ненастный осенний день не проснулась и детей отправили в детский дом… И Лиза опять заплакала.
- Ну как так, ничего не помнишь. Вот имя своё помнишь. Может, и фамилию свою вспомнишь? – Расстроенная Степанида не знала даже, что ей делать.
- Когда бабушка звала брата, а он не шёл, то она говорила: Андрей Первозванный, Богом первый званый. Может быть, такая наша фамилия? – Лиза уже не всхлипывала, а посапывала.
- Ну-ка, посиди тут, я сейчас. – Степанида выскочила из кухни, быстро прошла несколько метров по коридору до своей комнаты. Она не стала зажигать керосиновую лампу, а на ощупь вытащила из-под кровати сундучок, достала из него какой-то свёрток и вернулась на кухню.
Девочка сидела тихо. Серое, из грубой шерсти платье, в которое она была одета, делало её незаметной и похожей на маленькую мышку.
- Иди-ка сюда. – Степанида поманила Лизу к себе, и та робко села на лавку рядом с поварихой.
Степанида одной рукой гладила девчушку по остриженной головке, а другой листала потрёпанную книгу без обложки. Эту книжищу она нашла после пожарища в сугробе около обугленной стены спального корпуса. Мало кто из нынешних сотрудников детского дома знал, что раньше здесь был храм Захарии и Елизаветы и что детский дом находится на территории бывшего монастыря, который закрыли лет пять назад. А Степаниду крестили в этом храме. Деревня, в которой она тогда жила с родными, находилась на острове в десяти километрах отсюда, и в ней имелся свой домовой храм. Но дедушка то ли из-за своего упрямого характера, то ли из-за того, что его звали Захарией, выбрал для совершения семейных треб монастырский храм, и Степанида с дедушкой, бабушкой, папой и мамой по воскресеньям ездили в этот монастырь на службу.
Когда началась революция, пятнадцатилетняя Стешка уже работала в городском ресторане у своего земляка Климента Егоровича, разбогатевшего на продаже рыбы, которой торговали тогда всей деревней в общину; поэтому купец охотно брал к себе в ресторацию заонежан. Стешка очень хотела научиться готовить заморские блюда, но после революции ресторацию закрыли. Стеша вернулась домой, но деревни уже не было, потому что её подожгли пьяные экспроприаторы. Тогда Стеша поехала в районный комбед, и её по разнарядке отправили поварихой сюда. Только сразу после революции в бывшем храме располагалась богадельня, это в тридцатые его преобразовали в детский дом.
- Вот, нашла. – Степанида ткнула пальцем на раскрытую страницу и начала медленно, по слогам, читать. – Седмица пятнадцатая по Пятидесятнице. Отмечается память пророка Захарии и праведницы Елизаветы, родителей Иоанна Предтечи; так-так. Убиение благоверного князя Глеба, во святом крещении Давида, мучеников Иувентина и Максима воинов. Мучеников Урвана, Феодора и Медимна и с ними семидесяти семи мужей от церковного чина, в Никодимии пострадавших... – Степанида замолчала и настороженно посмотрела на дверь, ведущую в коридор, мало ли кто услышит и чего-нибудь подумает. – Вот этот день тебе и подойдет в день твоего Андела.
- Бабушка Стеша, а это какой день? – В Лизиных распахнутых глазах были сразу и страх, и завороженная радость, что теперь у неё есть что-то такое не очень понятное, о чём знает только бабушка Стеша.
- Дак пятое сентября, значит. Погоди, это же по старому стилю. – Степанида начала было высчитывать новостильную дату, да запуталась в цифрах. – Ладно, пусть будет, как раньше… А давай-ка на твой хоть и прошедший день Андела я накормлю тебя тортой. – И Степанида повеселела, потому что теперь была в своём привычном мире, где все несчастья пропадают после съеденного сладкого кусочка.
- А у моего брата Андрюши есть такой день с анделом? - Спросила девочка.
Степанида опять вздрогнула: она знала, что у некоторых детей в пожаре погибли братья и сестры, значит, и у этой крохи тоже.
- Как же нет. Есть. Андрюша сам и есть Андел. Самый что ни на есть Андел. – Торопливо произносила Степанида, а руки её сновали, собирая маленькую праздничную трапезу.



***
Полночи Степанида ворочалась в постели и кряхтела, потом поднялась, достала из-под кровати сундучок, отыскала в нём холщовую тряпицу, свёрнутую трубочкой. В тряпице оказались две церковные свечки. Со дна сундучка Степанида достала бумажную иконку Вседержителя, закрыла сундук, на крышку его притулила иконку, встала на колени, зажгла одну свечу и, держа её в левой руке, начала правой креститься, бормоча:
- Господи, прости, что я сливочно масло у этих душ безгрешных воровала. Прости, Господи! И дай мне вразумление, а деткам-сиротинушкам утешение от Царицы Небесной, Пресвятой Девы Богородицы.