Когда я только в комнату входила,
В гортани песня тяжелела комом,
Как будто вечность камень сохранила
За пазухой для будущих потомков,
Которые...
Которые... — О чём это она?
— Она уже который год больна
Бурлацкой долей.
Бурлацкой долей. Рабская истома
По жилам сладкой дрожью пробежала.
О, где–то там, под солнцем городов
Неоновым я родилась когда–то
От матери, которая ребёнком
Привезена сюда была в войну...
Но птица возвращается в гнездо,
Какой бы золотой ни сделать клетку.
Так песня в горле тяжелела комом
И становилась слитком, а не звуком,
Прочь из домов гоня меня всегда.
Вот так становятся блуждающим по свету
От огонька до огонька в пути.
Котомка впору мне пришлась и к сердцу.
И чем я дольше шла, тем было легче,
Чем глубже забиралась, тем крылатей
Не голос становился мой, — душа.
И слышу я, как по дорогам склизким
Поют калики сложенную песню,
Какую пестовала я под сердцем.
Поют калики песню, как свою,
Родимую, страдальческую, ровню,
То ли молитва то, то ли псалом,
Уже не важно, как она зовётся,
Была бы только по душе она...

Мне кажется, когда-то это называлось плачем. Причитания исполнялись всегда по-разному, но в них было (как и у Вас) сочетание высокой степени эмоционального напряжения и спонтанности речевого потока. И ощущение обрядовости присутствует. Хотя у Вас получилось (если следовать фольклорной классификации) так называемое бытовое внеобрядовое причитание, такие слагали женщины в тяжелых ситуациях. Очень глубоко и стилистически верно