Бенджамин Баттон открывает глаза. Он стар. Он ужасно стар.
Куда там ходить - он дышит на ладан, ему не дожить до ста.
Но он уже знает, что возраст - ложь, обманка, блесна, мираж.
Бенджамин Баттон живёт обратно. И завтра - его вчера.

Он молодеет с каждой минутой, с каждым броском костей.
Он знает, что его ожидает в мире чужих смертей:
Долгая жизнь, счастливая жизнь, полная и до дна.
В которой, конечно, будет любовь. И, конечно, будет война.

Путешествия в Индию и Россию, интрижка с женой посла,
Друзья, наследство, свобода, море... А старость уже ушла.
Любовь с той самой огромной буквы. До гроба (который - сон).
Она - балерина, богема, прима. А он - это просто он.

Сначала, как водится, мелодрама, какая ж любовь без мук:
Он уходит - она уходит - она приходит к нему.
Семья, ребёнок и вновь свобода (ни слова о стариках).
А дальше детство, и он, младенцем, умрёт на её руках.



Бенджамин Баттон закрывает глаза. Словно окно - тряпьём.
Набрякшие веки не удержать. Старость берёт своё.
И всё ничего, разве только грудь могла бы так не болеть.
Жизнь прошла, как ночной обход, но что уж теперь жалеть.

Он её прожил в одном квартале. В том же, в котором рос.
Работал на пуговичной фабрике, в общем-то на износ.
Неплохо плавал, уйти в матросы мечтал до самых седин.
Жена умерла вторыми родами. Дальше он был один.

Почти не пил, посещал обедню, по праздникам звал гостей.
Мир уменьшался с каждой минутой, сужался до новостей.
Воспитывал дочь. Серебристой ниточкой, памятью о жене.
Выдал замуж, вынянчил внука. Тот погиб на войне.

Что поделаешь, зритель уйдёт, обманут. Не полюбит и не простит.
Электрический век недостоин чуда. Да и прошлые не ахти.
На часах развелось слишком много стрелок - впрочем, что их винить.
А люди живут всё на те же годы. И тратят на те же дни.



Фонарь мерцает, как алый лучик на синей морской волне.
Бенджамин Баттон ещё не знает, что завтра умрёт во сне.
Напевая сотый псалом давидов, нарочно сбивая темп,
На руках у прекрасной леди с афиши - красотки из варьете.