*
Нас под руку толкает рыжий бес,
Увидевший в полночных сновиденьях
И мой, вполне заметный интерес,
И Ваше откровенное смущенье,
А невозможность перевоплощенья
Сжимает наши души, словно пресс,
И радуется нашему смятенью
Нас под руку толкая, рыжий бес.
Он прежде никогда не пытался заговорить с ней, хотя они уже несколько лет работали в одном НИИ и даже на совещаниях сидели рядом. Нет, конечно, здоровались, как дела, как дочка, а что слышно по поводу контракта с чехами, ну, да это не считается. Он знал, что она разведена и у неё девочка в третьем классе, что живёт она где-то на Семашко и работает начальником бюро технических переводов. Почему-то ему никак не удавалось, хотя непонятно, что в этом было бы предосудительного, просто пригласить её поужинать или на концерт. Он ругал себя за мальчишеское поведение, был противен сам себе, даже однажды взял два билета в драмтеатр, труппа была московская, давали «Шум за сценой» с Виторганом. Но билеты так и пропали, а он не решился. Потом долго занимался самоедством, даже напился от досады на себя, на странное своё поведение, на совершенно непонятную и необъяснимую робость, которую он испытывал, находясь рядом с ней. А ведь не мальчик, сорок уже стукнуло, и нельзя сказать, что все эти годы он, будучи убеждённым холостяком, монашествовал, отказывая себе в маленьких радостях, возникающих от общения с представительницами прекрасной половины человечества.
Вероятно, думал он, у него ещё не оформилось понимание того, зачем ему это нужно. Он даже не мог представить себе Юлию Петровну объектом обычного необременительного флирта, плавно переходящего в непродолжительную и никого ни к чему не обязывающую интрижку. Что-то было в её спокойных серых глазах, в голосе, в том, как она поворачивала голову, отвечая на вопрос, как держала стакан со столовским компотом из сухофруктов. Он долго не мог понять, что же его так удивляет, так притягивает и, одновременно, так сдерживает от демонстрации своей приязни. Потом понял - в ней не было ни капли фальши, она была естественна и открыта, как ребёнок и, вместе с тем полна каким-то достоинством с примесью легкой иронии. Иногда ему в голову приходила мысль о серьёзных отношениях, ну, вроде, замуж позвать, но так страшно не хотелось, чтобы она приняла это за глупую шутку и обиделась. Да и не был он до конца уверен в том, хочет ли сам этого.
*
Двенадцать вольт, плафонов жалкий свет,
В движении твоей руки – ответ,
Твой взгляд, как прежде, безмятежный,
Твой профиль нежный
На фоне запотевшего стекла,
Ты не ушла,
Ты всё ещё со мною,
Но словно за кирпичною стеною.
А в ночь летящие автомобили
Глотают мили
Чёрной пустоты,
Где нет меня, где только ты.
А в этот вечер, дождь, начавшись исподволь и даже как-то несерьёзно, сначала моросил, время от времени практически стихая, а потом взялся всерьёз, застучал по подоконным жестянкам, зачиркал длинными косыми строчками по окнам. Открыв зонтик и стараясь не ступать в лужи, которые шустро начали наливаться холодной водой, Иванов торопливо зашагал к стоянке, чертыхнулся, не сразу попав ключом в дверной замок, и, полностью уже намокнув, пока складывал и запихивал на правое сидение зонт, забрался, наконец в машину. Убогий уют жигуля успокаивал, фары высветили сплошную завесу из дождевых струй, лобовое стекло сразу запотело. Иванов включил печку, но воздух шёл прохладный и ехать не хотелось, хотелось на несколько минут забыть обо всём, о пустой суете прошедшего дня, такого же серого и ничем не отличающегося от всех прочих, прожитых уже, своих собратьев. И именно в это время некое движение на автобусной остановке, до которой было метров двадцать, привлекло его внимание. Одинокая фигура в светлом плаще, ожидая, видимо, спасительную семёрку - другие автобусы в этот район промзоны не ходили - безуспешно пыталась спрятаться от назойливого дождя под остатками навеса над остановкой, которая помнила, конечно, лучшие времена, но, впрочем, уже давно.
Это была Судьба. Иванов толкнул дверцу, и, не помня себя, не взяв зонта, неловко оступаясь и попадая во все лужи, побежал к остановке.
- Юлия Петровна, что же Вы без зонта, дождь то какой, Вы же простудитесь, пойдёмте, нет, нет, что вы, какие неудобства, ради бога, да конечно...зонтик на заднее сидение, да не переживайте, ничего Вы не испачкаете. Что же Вы не сказали, я бы подъехал к заводоуправлению, намокли-то как, разве ж так можно? Да эту семёрку вечером не дождёшься...
- Ничего, ничего, я не долго ещё стояла, просто зонтик забыла в кабинете, а охранник назад не пустил, сигнализацию, говорит, уже включили, да я не стала никого беспокоить, думала, успею, а автобус прямо передо мной...глупо так, правда, не успела немного А тут такой дождь...ужасно, да?
Дождь барабанил по крыше машины, мотались вправо-влево щётки дворников, тихонько жужжала печка. Ему ничего не хотелось делать, хотелось просто сидеть рядом и молчать, чтобы не нарушить вдруг возникшую, как ему показалось, близость. Но надо было ехать. Иванов включил первую, и аккуратно, стараясь объезжать выбоины в асфальте, поехал по плохо освещённой улице имени какого-то революционера. Дорога к центру города пошла через лесопарк, и, совершенно неожиданно для себя он вдруг съехал на обочину, остановил машину и, повернувшись к Юлии Петровне, взял её руки в свои и стал дышать на них, пытаясь отогреть. И он совсем почему-то не удивился, когда она, не сказав ни слова, просто и доверчиво уткнулась носом ему в шею и притихла, как намокший воробушек. Кузнецкий мост, конечно же, сообразил Иванов.
*
За окнами туман и мгла,
Который день на улице ненастье.
Он очень ждал. И ты пришла.
Какое счастье!
Надежды хрупкая игла
Вонзилась в грудь и там сломалась.
Он не посмел. Ты не смогла.
Какая жалость!
Их близость, возникшая так неожиданно и длившаяся уже больше полугода, по-прежнему оставалась загадкой для него. Они встречались два-три раза в неделю, только по рабочим дням в его холостяцкой однушке, которая так и не приобрела признаков семейного очага, он отвозил её потом вечером домой, на Семашко, а это было в новостройках, на другом конце города. Несколько раз он пытался убедить её съехаться, жить вместе, расписаться, в конце концов, но каждый раз, она, прижав ладошку к его губам, нежно, но решительно прекращала эти попытки. Потом, вернувшись домой, он долго не мог уснуть, мучаясь от этой тупой безнадёги, которую он не понимал, но принимал и от этого было ещё тоскливей. Они не скрывали своих отношений, да и зачем - оба были свободны, да и невозможно было это скрыть. Коллеги, конечно, удивлялись, почему процесс никак не завершается естественным путём, судачили, перемывая косточки - в основном ей - но, в целом, не осуждали и даже немного завидовали.
А потом всё сразу кончилось. Он понял, что кончилось, когда серым апрельским понедельничным утром, бросив портфель у себя в кабинете, поднялся на третий этаж и открыл дверь с табличкой «Бюро ТП». Потому, что Юли не было на месте.
- Нет, мы не знаем...она ведь обычно не опаздывает, нет, не звонила...да подождите, может с автобусом что, они же знаете, как сейчас ходят...ой, да что это с Вами, Виталь Степаныч?
Домашний телефон не отвечал. Он позвонил в Скорую а потом в милицию. Когда? Сегодня утром? Переходила улицу....где она? В Шестой?..спасибо...
- А вы собственно, кто ей будете? Муж...гражданский...знаете, в реанимацию мы обычно не пускаем даже родственников. Нет, я не могу точно сказать. Очень серьёзно..., нет, не контактна...Ну, только если зав отделением разрешит...халатик, халатик накиньте..
Тихие вздохи аппарата искусственной вентиляции лёгких, ритмичный писк монитора и белое лицо на белой подушке. Он взял её холодную как лёд руку, пытаясь отогреть своим дыханием, как тогда, в октябре под дождём, около их остановки. Она за гранью уже, понял Иванов и ледяная тоска заполнила его всего. И только аромат, Кузнецкий мост, как тоненькая ниточка продолжал ещё несколько минут удерживать её на поверхности.
А Леночку потом забрала бабушка, приехавшая из Орла.
|
