- Как жизнь?
- Как поезд – длинно-длинно,
И тихо-тихо, как удав...

От одиночества до одиночества всего лишь прочерк..и детский почерк…

Детская картинка мира тоньше и дольше звучит музыкой, потому что тогда течет совсем другое время..

***
Мама купила карпа.
Лотта идёт по парку.
Снег и оркестр играют
Каждый своё, своё...
Женщина в белой шубке
Прячет улыбку в муфту.
Я, как она, задорно
Лёд распишу коньком:
«Счастье!»

Оно чувствует, что если ты с утра – попробовал кусочек счастья в новой игрушке, подаренной случайно и просто так, а может, вдохнул запах клубничных пенок, а может быть увидел какую-то непонятную картинку, от которой в тебе проснулось облако нежности – то тебе кажется до снега уверенности, что весь мир такой же ..открытый..добрый светлый и рад тебе так, как смог открыться ему ты, запаху клубники, калейдоскопу, ветру и теплу…

***

Зябко. Оставлю-ка я на стекле
Свой портрет:
Пятнышко лба, точечка носа
И листик сентябрьский - губы.
Привет, мой портрет!

Детский зрачок мира растет из самого сердца, пока на эту дорожку не начнет сыпаться сухой и белый пепел и песок . Осадки и пыль первых разочарований грубости, пошлости, переживания, траурных мыслей о том, что взрослый мир похож на старую дегтярную бочку с прогнившим дном, в которую не может капать дождевая вода, а только перегной или того больше, которому дела нет до неба и весны…
Там в детстве мир не в красках. А в оттенках, которые играют ребенка как музыку, пока не приходят настройщики. Часто это твой выбор, твои наития, к которым ты идешь как камикадзе по тоненькому люду, памятью глубины, изначальной пустотой понимая, что там не свободное пространство, там - лабиринт , где не каждому дадут клубок Ариадны…
Детское ощущение мира - это когда небо засыпает на руках соседской кошкой, а из приоткрытого окошка доносится крик, и ты ещё не понимаешь, что все эти крики отличаются только голосом, но похожи одним единственным – желанием – оставить в этом крике, боль и тоску, накопившуюся , с тех пор, когда этот мир отобрали.


...Теперь я знаю:
Женщины льют свою кровь
Просто так,
А мужчины её сберегают,
Чтоб уйти на войну.
И там её проливают
Геройски,
В строю...


Кто-то плачет от смеха, кто-то от боли, а кто-то , когда вспоминает, что в детстве понятие – неповторимость – это единственное правило, по которому живет сердце, потому что зверя ума , еще не напитали простые истины вроде – все проходит и ничто не вечно под Луной. И тогда приходит ностальгия …

Всем подарки, как подарки...
Здравствуй, Звездный человек!****
Ну а Лотте - встреча в парке,
Мимолётная, на век...

***
Су-ла-мифь!
Ты перчаткой (всего лишь перчаткой!)
По лицу, рассмеявшись, провел.
Вот и всё. Я теперь - Суламифь,
Это тело уже не моё.
Нужно лишь добежать до весны,


Детское чувство бога, если оно есть, оно больше самого главного их проявленного в религиях и Катехезисах, Тот самый, который рядом когда тебе и хорошо и плохо – одинаково нужен и дорог. Кто это ощущение помнит, бьётся о ледяные скалы пустоты – сильнее остальных. Кому повезло пройти в детстве мимо – имеют немного больше шансов оставить не крылья, но память о том, что мы и раньше могли летать не только на самолетах.

Слова - похоть и пошлость похожи. Они похожи на жирные пятна на партитуре …

…Ксёндз молодой и бойкий
Тоже зовёт в костёл...

Будет скрипеть кровать то
Медленно, то быстрей,
Будешь губной помадой
Рты кровянить гостей.
Надо поплакать, Лотта,
Надо сходить в костёл.
Кто-то сказал ты - лотос,
Только (псякреф!) увёл


Не только звучанием, это два чудовища, не из сказки про аленькие ,а из песен, где сердце просто мотор. Чем дольше ты остаешься ребенком здесь и сейчас, тем больше меток тебе ставят они.
***

...Будто пожар!
И меня из огня
Выносит мой Литератор,
Спасает меня...

...Какая свинья
Этот доктор!
...дыханье,
дыханье...
А сам украдкой
лапает!
Я же больна!
Вот свинья!

Это начинается рано-рано, еще в школе, когда начинают учить по взрослым правилам – кто не работает и съест, всяк сверчок знай свой шесток. Первые 45 минут без движения, ребенку, которому нужно катить мир как мячик – приручение к взрослому постижению мира – минуя сердце на полки ума. Мама мыла раму почти дважды два..
Кто же учит главному уроку жизни…

(... друг мой, я ли жаловался тебе на скуку в этом маленьком фьорде? Забудь! Сейчас 4 часа утра, в моей постели спит ангел. Ангел, которого я лишил не только невинности, но, видимо, и судьбы... Мне не скучно, не стыдно, но и не весело. Единственное, чего я сейчас хочу - оказаться сию минуту у тебя, в Стокгольме, где ангелы давно вышли из моды. Твой В.)

Кто-нибудь может научить любить. Это передается как проездной билет до первой остановки разочарования.. Красивая не сказка сказок, о которую разбиваются самые хрупкие детские сердца. Иногда это похоже на фильтр человеческого «велкама» в земной общественный лагерь, где остаются и рискуют остаться только те, кто научился носить сердце в футляре для очков.

Чтобы реже били, сворачиваешься в точку, сокращая площадь попадания. Девочки, уставшие ждать. Мальчики уставшие искать. Почему никто не поможет вам найти и дождаться друг друга. И какой это закон, выбора на земле, когда картинами топят печки и цветы убивают на дни рождения. Когда лотосы срывают в ночное от скуки, чтобы потом оставить в письме черную метку ...Я убил время, и еще судьбу…

***
Что ты грустишь, мой фьорд?
Будет последний поезд
К югу тащить двух Лотт,
Даже не беспокоясь,
Что из двоих одна
Мёртвая, а другая -
В жизнь за стеклом окна
Смотрит, ещё не зная:
Шансов на сотню сто -
«...рюмка, кроватка, стол...»


Если бы предложили оставить после себя памятник, я бы оставил памятник тем, кто ушел отсюда сам, обожженный от этой непостижимой красоты с порогом боли отчужденности, так и не встретив небо или обломав крылья…


Дверь толкнуть, и впустит нас замочек
В комнату, где загорал Христос
На кресте, раскинувшись удобно.
Если солнце было, то лилось
Строго на него... Христос не сноб, но
Как-то на взаимность не пошел,
Может быть и слышал, но не слушал.
Лотта, Лотта, белый порошок
Делает богов к молитвам глуше,
Хоть они и так не очень, чтоб...

Тем, кого Висла любит больше и спокойнее, принимая такими, как есть…
Второй памятник тем, кто остался, и пишет об этом стихи и прозу, песни и картины, красками и ночным одиночеством, а чаще - простую жизнь, иногда замирая в углу комнаты наедине с собой, оставляя времени немного слез. Оно ведь не умеет плакать, как и лечить. Только уводить от боли. Закрывая как старыми заплатками событиями – рваные следы на душе, ведь здесь их не видно и не принято показывать , рассчитывая на понимание. Это планета победителей.


Лотта, прощай!

Бляди в чёрном, за органом грач,
Бенефис у ксёндза, Матка Боска
Слушает художественный плач,
А тапёр терзает папироску
От желанья выкурить и спать.


Третий памятник ..я бы оставил тем, кто все таки выиграл этот реванш, эту земную битву через точку сердца из себя с целым миром и узнал – что рождая на свет - он выпускает своего внутреннего ребенка в жизнь… И не пожалеть, что еще раз родил время…

***

Грудка... Она ещё маленькая, а болит.
Мама говорит, растёт,
Бабушка говорит – наливается.
…А мне вспоминаются
розоватые яблоки штрифель
В её тёмном саду...

Тонкие и ранимые, чувствительные и израненные, вас, вместо имен и лейблов Гуччи и Габана украшают руны шрамов, пятна от кофе и пепел, но кто их видит , кроме таких же потерянных как вы..
Но почему то так устроена эта жизнь на Земле, что память именно о них – пропуск к настоящему и красивому, как плата, за отмытую дождями душу…


Лирический герой поэзии..

Линза, через которую мы разговариваем с миром, у него наше сердце и мысли, наши события, потому что если его не будет, многие просто перестанут разговаривать с миром, потому что больно биться сердцем в стальные двери. Семьдесят ударов в минуту…

В эту вмятину, что на подушке
Я щекой попадаю. Твой запах -
Мой любимый. Я так его знаю,
Как знает собака, чем пахнет хозяин.


— Я в одной папиной книге,-- у него много старинных смешных книг, — прочла, какая красота должна быть у женщины… Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, — ей-богу, так и написано: кипящие смолой!--черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки, — понимаешь, длиннее обыкновенного! — маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колена цвета раковины, покатые плечи, — я многое почти наизусть выучила, так все это верно! — но главное, знаешь ли что? — Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть,-- ты послушай, как я вздыхаю, — ведь правда, есть?
Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре.

И.А. Бунин. Легкое дыхание.

***
Ежи, Ежи... Ты больше не смотришь в глаза,
Отчего? На, понеси мой портфель.
Что ты краснеешь?
Ах, эта старая юбка
Уже не скрывает колен?
...Теперь краснею и я...

Знаешь, бог…
Когда любят девочки, бессилен даже ты, потому что там… только ОН, и даже ты уходишь фоном за горизонт..после мамы…первой боли от красного..и последней записки..

Парк, перчатка и голосом снежным
В моё лето отправлен приказ: «Приходи
В эту ночь, на прощание с детством!»
Мне так страшно. Хоть кто-нибудь, мне помоги...
Как спастись?

Чайка крикнула: «Бегством!»


Суламифь это Лотта, которая всё-таки осталась…
Лотта - это Суламифь, которой она всегда была…потому что девочки не вырастают даже когда ..из-за подола выглядывают коленки и рукава так коротки, что кажется, реки рук могут обнять почти по-взрослому.. В этом – почти – и остаются девочки…которые потом пишут стихи про Лотт и немного про себя, потому что совсем про себя – это Висла…


Потому что помнят маленькую Лоту…

Ах, Лотта, Лотта - стрекоза
В беретке с пёрышком совиным!
Отпущен шарик в никуда.

Как это: на все воля божья?! И на лето, и на мамину болезнь, и на войну?
Марат, 2 кл.

а может так

Почему весной, когда вечером Ты включаешь на небе звезды и дуешь на Землю теплый ветер и вокруг тихо-тихо, мне иногда хочется плакать?
Наташа, 2 кл.

и тогда мы пишем стихи...

даже если

Жизнь , как поезд – длинно-длинно,
и тихо-тихо, как удав...